гордости и нежности к своим чудесным малышам-племянникам, трепетным и уважительным отношением к брату и его жене. Предстал человек непосредственный, ранимый. В нем совсем отсутствовали те замашки плейбоя, покорителя женских сердец, что отличали подобную категорию молодых людей. Флора честно признала: Уильям Кренстон ей понравился.
Ход ее мыслей прервала телефонная трель. Звонил дед Маккензи. Он укорил ее за то, что она давно не звонила и не приезжала. Флора, сославшись на занятость, вежливо поинтересовалась здоровьем его и бабушки. Разговор, как и всегда, закончился быстро. Флора глубоко вздохнула. Даже просто слышать голоса деда и бабки Маккензи было огромным испытанием и требовало сверхъестественной сдержанности и усилий с ее стороны. Она их ненавидела. Ненавидела и презирала.
На Флору потоком нахлынули воспоминания. Воспоминания о том страшном дне рождения. Двенадцатым в ее жизни…
Этот день они всегда отмечали втроем — мама, папа и она, Флора. Ее гости — друзья и подружки — приглашались на день позже. Как обычно, мама собственноручно испекла для дочери великолепный торт. Мама вообще изумительно готовила. И это был единственный вид трудовой деятельности, который мама любила и вдохновенно выполняла, проводя остальное время за чтением книг, отдавая предпочтение поэзии. Мама была тонкой хрупкой женщиной, невероятно романтичной, восторженной, душевной, умной, воспитанной, с обостренным чувством такта. С ней всегда было чрезвычайно интересно, потому что мама была кладезем разнообразных знаний со своим особым, порой парадоксальным взглядом на различные вещи, проблемы, происходящие события, взаимоотношения людей. Она бывала веселой и забавной выдумщицей, в одно мгновение превращаясь в юную беззаботную девчонку.
' Мама… милая моя мамочка… как же я виновата перед тобой!.. ' — опять тяжело вздохнула Флора, словно наяву увидев счастливые глаза матери, ее чудесную улыбку…
В тот проклятый день рождения мама подняла бокал и нежно произнесла своим чудным мелодичным голосом:
— Дорогая, единственная наша доченька, мы с папой поздравляем тебя с днем рождения. Мы очень любим тебя! Расти умницей, красавицей! Здоровья и счастья тебе, доченька!
— Спасибо, мама, папа! Только разве я — единственная? У вас же до меня была дочь! У нее еще какое-то смешное имя было!.. — Флора презрительно фыркнула. — Мне бабушка Маккензи рассказала…
И Флора со всей своей детской непосредственностью принялась делиться сногсшибательными сведениями, полученными ею от бабушки, которую она очень похоже копировала.
Внезапно Флора оборвала свой рассказ, повзрослев в одно мгновение. Она увидела, как мама, вздрогнув, будто смертельно раненая птица, вскинулась, потом сжалась и медленно и осторожно поставила свой бокал на стол. Из глаз матери неиссякаемым потоком полились слезы. Флора заметила, как, наверное, впервые за свою жизнь, побледнел, словно полотно, отец. От происходящего у Флоры закололо сердце. Она, теперь уже со взрослым пониманием, со всей очевидностью осознала, какой удар нанесла матери. Своей любимой нежной мамочке.
Мать повернулась к отцу и с невероятной душевной болью, едва шевеля губами, промолвила:
— Дик… Дик…
Флора встала и шагнула из столовой за дверь, не в силах двигаться дальше. Услышав мать, она совсем остолбенела.
— Дик… за что?.. За что?… Дик, прости, но я… я… я ненавижу твоих родителей!.. Твою ужасную мать… Прости…
Мама заплакала громко, навзрыд, впервые сказав подобное о родных отца.
— Лаура… — раздался его мягкий голос. — Лаура… Лаура, постарайся не обращать внимания… Лаура…
Уже не сдерживаясь, мать, захлебываясь рыданиями, заговорила:
— Дик… о ребенке… которого мы потеряли, едва успев дать ему жизнь… о малютке, которого Бог забрал, лишив меня покоя и утешения навсегда… никогда… никогда, Дик!.. никто не напоминал нам. Даже люди, неприязненно относившиеся ко мне. И мы с тобой… по интуитивному негласному соглашению между нами… всегда молчали об этом. Ты же помнишь, Дик, сколько мне понадобилось времени и сил, чтобы выйти из депрессии, смириться с утратой… Разве легко, после потери ребенка, видеть коляски, малышей, беременных женщин? А я видела кругом только их! Только их… Ты же помнишь, Дик, что мы с тобой пережили, тщательно скрывая от других горе невосполнимой потери! Потом Бог дал нам Флору… Дик, мы были с тобой так счастливы! Я хотела сама рассказать ей обо всем, когда она вырастет. Все рассказать. Это должны были сделать только мы с тобой, Дик. Только мы! И никто другой. Это же наша семья! Никто не имел права вот так, грязным сапогом, бесцеремонно, с бездумной жестокостью растаптывать мою душу, твою, Флоры. Она же совсем ребенок — наша дочь! Зачем твоя мать это сделала, Дик? Зачем? Она долго и целеустремленно уничтожала меня, Дик! И теперь может быть довольна! Ей это удалось!!!
После этих слов двенадцатилетняя Флора отчетливо вспомнила, сколько бессмысленных капризов и требований приходилось выполнять ее матери, выслушивая тупые, бестактные, бездумные и бездушные высказывания эгоистичной, избалованной, малообразованной бабушки, не прочитавшей за свою жизнь ни единой книги, придерживающейся принципа ' Они напишут!», вечно возлежавшей на диване перед телевизором в бесконечном просмотре глупейших ' мыльных опер» и сериалов. Все это приходилось терпеть ее маме — человеку широко образованному, тонко чувствующему.
Флора с болью осознала, что именно с ее помощью бабушка нанесла самый ужасный, самый беспощадный и жестокий удар. В голове Флоры проносились отдельные, наиболее едкие фразы бабушкиного рассказа, доведенного до какого-то абсурда и нелепости, полностью несоответствующего тому, о чем с непереносимой болью и невероятной грустью мать говорила отцу. Именно тогда Флора возненавидела бабушку и дедушку Маккензи.
Что в сердце матери произошел надлом, Флора почувствовала сразу. Та грустила, плакала, вздрагивала от малейшего стука, хотя тщательно старалась все это скрыть от дочери и мужа, лишь иногда, все реже и реже становясь той веселой и беспечной Лаурой, которую они так любили. Мама была права. Бабушка уничтожила ее, испепелила ее душу. Флора видела, что Лаура боролась с собой, очевидно, понимая, что огорчает дочь и мужа. Возможно, их любовь и забота отогрели бы ее сердце и душу со временем. Но спустя два года, путешествуя на яхте, родители попали в жесточайший шторм и погибли в бушующем океане.
И теперь, спустя многие годы, отношение Флоры к родителям отца осталось неизменным.
По отзывам хорошо знавших ее маму людей, по рассказам бабушки и дедушки Сальвини, родителей мамы, Флора узнала, какой милой непосредственной хохотушкой и выдумщицей была их Лаура, сколько замечательных молодых людей добивались ее руки, сколько достойных семей мечтали назвать ее своей дочерью.
— А она выбрала этого своего сдержанного невозмутимого шотландца… — вздыхала бабушка Сальвини. — Хотя Ричард нам нравился. Он был хорошим человеком. И до безумия любил нашу Лауру. Только вот из-за его самостоятельного выбора жены наша дочь пришлась не ко двору Маккензи. Сначала они отвадили всех ее друзей, потом лишили возможности даже короткого общения по телефону с ними. И скоро наша девочка осталась совсем одна. Если бы не любовь Ричарда и ты, Флора, Лаура не выдержала бы то, что ей пришлось пережить. И чем мы прогневили Бога, что он лишил нас дочери и сделал сиротой единственную внучку? Неужели дьявольская разрушительная сила Маккензи превзошла силу Господа? Да нет… Их он тоже наказал, забрав единственного сына. И как у подобной женщины мог вырасти такой замечательный сын?
— Бабушка, папа же почти все детство и всю молодость жил отдельно, — напомнила ей Флора.
— Да мы же обе — матери! — не успокаивалась бабушка. — Как она не понимала, что, выражая неприязнь Лауре, делала ее несчастной. А значит, несчастными становились ее сын и внучка. Ее родная плоть и кровь! Ведь из-за переживаний Лауры, ее отчаяния и, порой, раздражения вы лишались
