“Вернись и возьми”

находилось в поселке Анкафул на расстоянии тридцати километров от Эльмины.

Около часу дня по Трансафриканской магистрали проезжала маршрутка (тро- тро); из окна с пассажирской стороны высовывался голый по пояс подросток и выкрикивал пункт назначения: “Анкафул, Анкафул, Анкафул!!!” Салон тро-тро был забит настолько, что, казалось, еще одно тело смогло бы войти сюда разве что в расчлененном виде. Тем не менее, место всегда находилось - где-то между старичком с козой на руках и другим старичком, обнимающим телевизор. Более того, на протяжении следующих тридцати километров маршрутка продолжала останавливаться на каждом углу и подбирать пассажиров. Подросток-заправила собирал проездную плату, показывая размер тарифа на пальцах одной руки, как будто беспрестанно играя в “камень-ножницы-бумагу”. При этом другая его рука сжимала гнилую веревку, на которой держалась пассажирская дверь.

Дорога шла у самого берега, огибая участки, засаженные арахисом и маниокой, бугорки окученного ямса, укрепления из песчаника и гальки. Два шелестящих звука - звук прибоя с одной стороны и отдаленный шум шоссе на Аккру с другой - сливались в единый всепроникающий шелест.

- Всё далеко, - сказал Кваме, - хотя и кажется очень знакомым.

- Привыкнешь. Тебе-то сам Бог велел. Через месяц будешь, как рыба в воде.

- Хм... У моего отца такая поговорка есть: “Как рыба в воде, только в кипящей...”

- Это потому что тропики. Жарко.

- Разве? По-моему, сегодня терпимо.

- Да нет, это шутка была: в кипящей воде, потому что в тропиках... Ладно, проехали.

- А-а, ну да... - Кваме прислонился к стеклу. - Нет, все-таки знакомого мало... Я смотрел один фильм, не помню, как он назывался. Там главному герою отшибло память, но никто из его близких об этом не догадывается. Просто человек возвращается в прежнюю жизнь, принимает в ней участие, подстраивается под ожидания родных, никого и ничего при этом не узнавая.

- Конечная остановка! - Подросток-заправила отпустил веревку, спрыгнул со своего облучка и принялся помогать высаживающимся пассажирам.

 

...Очевидно с таксистом, подъехавшим к дверям клиники и утвердительно кивнувшим в ответ на мою безумную просьбу отвезти нас в Центральный госпиталь (а почему не на луну?), договорился Кведжо. Или Абена. Что не я, это точно. Я лишь тупо перетряхивал и перехлопывал все карманы - нет, не звякает. Брезгливо поморщившись, таксист сделал успокоительный жест рукой: в следующий раз заплатишь.

В машине мальчику полегчало - то ли подействовала дополнительная доза хинина, которую я, вопреки правилам дозировки, ввел перед выездом, то ли просто ненадолго “отпустило”, как это обычно бывает при малярии. Во всяком случае, он уже не так смахивал на постояльца морга, что значительно усложнило мои переговоры с дежурной по приемному покою.

Я. Этому пациенту срочно требуется переливание крови.

Она. Вы прекрасно говорите на чви!

Я. Спасибо. Вот результаты из нашей лаборатории. Как видите, откладывать нельзя.

Она. Впервые вижу обруни, который так здорово знает чви! Нет, вру, у одной моей приятельницы был шурин из Германии, он тоже неплохо говорил на чви. Но это понятно: у него была ганская жена. Вы тоже женаты на ганке?

Я. Вы что, меня не слышите?

Она. И-и, да это же новичок, свежая рыбка! Откуда же тогда такой чви?... Вы не волнуйтесь, доктор. Больной в надежных руках. Мы сделаем все, как Вы сказали.

Я ей не верю. И не только ей. Или я не видел, как безденежная мать доставала из сумочки новый мобильный телефон? Ладно, пойду погуляю по территории госпиталя, а через час вернусь проверить.

Через час дежурная сидит, где сидела, а ребенок лежит на тех же носилках, где я его оставил. Единственное, что изменилось в обстановке за время моего отсутствия, - это уровень шума: к дежурной пришла подруга, а к мальчику прилетели мухи, и теперь они жужжат в унисон.

- Скажите, Вы собираетесь делать ему переливание?

- Конечно, собираемся. Сейчас принесут капельницу, и сразу будем делать.

- В таком случае, скажите мне, пожалуйста, какая у него группа крови и кто будет донором?

- Да что вам от нас нужно? - дежурная переходит на английский. - Вы приезжаете в нашу страну - зачем? Я знаю зачем. Вы печетесь об африканском ребенке, для вас он - символ, и, если он выживет, это будет вашей победой. Я это понимаю, но мы - не те, с кем вам надо бороться... Сейчас почти восемь вечера, прием посетителей окончен. Вы не работаете в этой больнице и должны уйти. Если хотите, можете прийти за своей победой завтра утром. Начиная с восьми часов.

Дежурная сдержала свое слово; через несколько дней шестилетнего КвезиОвусу-Боатенга, окончательно выздоровевшего, выписали из больницы.

6

От остановки “Поселок Анкафул” до самого поселка добрых пять километров. Этот отрезок пути закрыт для любого транспорта, кроме двухколесного и парнокопытного. В благоприятное время года, между харматтаном и сезоном дождей, иной смельчак на внедорожнике нет-нет да отважится попытать удачу - и вот деревенские сорванцы уже несутся навстречу с праздничным улюлюканьем: результат автозабега им известен заранее.

Какой-то остроумец окрестил это место “Невозвращенцами” (“Нкоамма”), прикрепив к стволу раскидистого дерева одум картонный указатель: “Нкоамма ко уэнимтээ”[53]. Смысл названия открывается не сразу, а метров через сто, когда из тропического чернолесья выплывает глинобитное здание с двухярусной окраской: темный низ, белый верх. Это здание - детдом, а название - отсылка к традиции. К легенде о детях-духах окобайе, сиречь возвращенцах; к обычаю ограждать новорожденного от болезней с помощью ритуальной скарификации. Увы, никаких окобайесо шрамами на щеках - символом родительской заботы - здесь не увидишь. Наиболее распространенные среди детдомовцев имена - Йэмпэу (Тебя-не-хотели) и Адийэа (Тот-кому- горевать). Это они, Йэмпэу и Адийэа, бросаются навстречу редкому автомобилю в надежде сбыть товар (жвачки, брелки, печенье, питьевая вода), с которым их каждый день отправляют в мир - после или вместо занятий. Это они сидят по краям дороги возле разнообразной завали, выставленной на продажу. Впрочем, не только они. Сверстники из близлежащих деревень промышляют тем же самым.

Это “лесные” деревни: по мере удаления от побережья тропический лес становится все гуще, все больше растений, имеющих название только на чви и на латыни. Здесь начинаются джунгли, в которые почти не проникает свет и поэтому, пока находишься в них, жары не чувствуешь, но пот течет в три ручья. Деревенские целители знают этот лес как свои пять пальцев. Если продолжать на север, экваториальные леса сменятся саванной, пальмы - баобабами и деревом ши, корнеплодные культуры - просовыми, зеленый цвет, - песком сахель, прямоугольные постройки ашанти - круглыми саманными домиками и суданской архитектурой песочных мечетей, христианство - исламом, английский язык - французским. Если продолжать на север, говорил Фрэнцис, можно никогда не вернуться. ФрэнцисОбенг - не из деревни, но и он при желании мог бы водить экскурсии по джунглям не хуже иного колдуна-травника. Вот дерево очвере, чья кора используется для лечения астмы; вот шейн- шейн, чью кору дают жевать при родах (деревенский вариант окситоцина). Вот прекесе, испытанное средство от гипертонии. Вот целебный гриб домо, растущий на масличной пальме. Вот шерстяное дерево, спальное дерево, дерево-ночь... Вот первозданная глушь и африканская теодицея, переложение Божественной комедии на местный язык: “...Вскоре я очутился на окраине леса, и тьма этого леса была богом”.

Мы ночевали в лесных деревнях пару раз, когда процедуры в “доме отдыха” чересчур затягивались и последнее тро-трона Эльмину отчаливало без нас. Коммерсанты мал мала меньше окружали новоприбывших обруни и обруни-бибини, за версту распознав сговорчивых покупателей. Я машинально нащупывал бумажник, хотя опыт жизни в Африке уже неоднократно показывал: здесь не Европа; несмотря на невообразимую нищету, в Гане, как правило, не воруют. Двери домов и машин не запирают. Так что можно наконец ослабить оборону карманов. Но привычка - вторая натура; и кошелек