древних времен и дискредитировать влияние Франции и тем самым новой французской философии – такова задача, которую ставил себе «Кошелек». Галлофобия приобретала здесь характер консервативности. Плеханов пишет: «Наши противники французского влияния выступили также и противниками передовой французской философии. В своих сатирических изданиях Новиков нередко так выражался, как будто в его представлении свободные мыслители тогдашней Франции отожествлялись с профессорами академии волосоподвивательной науки»*. При этом косвенно сатира на галломанию задевала и двор, тянувшийся за Версалем. В 1772 г., до пугачевского восстания, Новиков готов был блокироваться с Радищевым. Теперь, в 1774 г., когда пугачевское восстание сказало уже свое слово, Новиков качнулся «вправо».
Основная идея «Кошелька» выражена уже в предисловии к журналу. Первая же статья его посвящена вопросу о «злоупотреблении, вкравшемся в нас к порче российского наречия», т.е. об употреблении в нем иностранных слов. Вслед за этой статьей начались печатанием в журнале «Разговоры» – между россиянином и французом и между немцем и французом; они занимали 2-й и 3-й листы журнала. Здесь доказывается, что «россияне все к добродеянию склонны», что «предки наши во сто раз были добродетельнее нас, и земля наша не носила на себе исчадий, не имеющих склонности к добродеянию и не любящих своего отечества». Наоборот, французы не слишком добродетельны. В Россию же приезжают именно французские жулики. Они воспитывают русских баричей, т.е. развращают их сердца; они сознательно заражают их «любовию к французам и... отвращением от своих соотечественников». Француз говорит: «Моя философия гласит: обманывая дурака, в том ни греха, ни стыда нет»; такова пародия «Кошелька» на моральные учения энциклопедистов.
* Плеханов Г. В. История русской общественной мысли. М., 1919. Т. III. С. 186.
В конце этой длинной статьи говорится: «О, когда бы силы человеческие возмогли, дабы ко просвещению россиян возвратить и прежние их нравы, погубленные введением кошельков в употребление [кошелек – особый бант на прическе, на мужской косе; это французская мода, отсюда и название журнала]; тогда бы можно было поставить их образцом человека. Кажется мне, что мудрые древние российские государи якобы предчувствовали, что введением в Россию наук и художеств наидрагоценное российское сокровище, нравы, погубятся безвозвратно; и поэтому лучше хотели подданных своих видеть в некоторых частях наук незнающими, но с добрыми нравами, людьми добродетельными, верными богу, государю и отечеству».
Листы 6-й, 7-й и начало 8-го «Кошелька» заняты комедией в одном действии «Народное игрище». В предисловии к ней идет речь о том, что «Детушевы и другие комедии мало полезны для народа» (т.е. «низов» общества) и что нужно создать такие пьесы для народного театра, которые обращались бы «в их пользу».
«Нет нужды в том, что в них не будут сохранены театральные правила, лишь бы замыкалось в оных нравоучение и почаще представлялись бы примеры, к подражанию народному годные: то есть добрый слуга, честный купец, трудолюбивый хлебопашец, и сим подобные. Сие было бы весьма не худо».
Если такова была теория, то практика оказалась в сущности крепостнической. «Народное игрище» – это школа рабов, в первую очередь, крепостников-помещиков – во-вторую.
В начале комедии разговаривают Андрей и Василий. Андрей говорит: «о старом барине нашем: ты знаешь, как он нас содержит, сколько до нас милостив; я много раз видел, когда он за вину кого из нашей братии наказывал, тогда он почти плакивал. После этого не должно винить худых помещиков, потому что лихости их мы сами часто бываем причиною.
Василий. Андрей Тимофеевич, ты говоришь правду, грешно не угождать доброму помещику».
Конечно, «все мужики нашей деревни» любят барина, который почти плачет, когда сечет их, хотя делает это «много раз». Конечно, «честный слуга» должен «угождать» господину – ведь он сам виноват, когда его господин свиреп.
Крестьяне идеального помещика, изображенного в комедии, «все грамотеи», помещик «нарочно нанял студента, чтобы крестьянских ребят всех обучил грамоте: ето милость господская. Смотря на наших крестьян, сердце не нарадуется, как они зажиточны; а ето оттого, что барин умел их приохотить ко трудам. Ежели у доброго помещика крестьянин беден, так он на себя должен пенять: либо он ленивец, или пьяница». Так, с уроков помещикам автор быстро съезжает на уроки крепостным. Одна из основных тем комедии – пропаганда трезвости. В конце комедии верный раб Андрей награжден барином; пьяница Василий обещает больше не пить и также получает награду.
Лист 9-й журнала целиком занят «Одой России, на одержанные ею в 1770 годе победы». Она запоздала на 4 года.
Этой одой заканчивается «Кошелек». Почему он прекратился, не совсем ясно. Во всяком случае, Новиков не предполагал сам остановить свой журнал; и в листе 4-м и в листе 6-м он обещал поместить «впредь» свой ответ «на письмо защитника французов». Может быть, Екатерина решила вообще пресечь издание сатирических листков. Потемкин забирал в руки власть. Уроки пугачевского восстания учитывались правительством. Решено было круто оборвать все проявления не только свободомыслия, но и вообще самостоятельной мысли. Вероятно, общий поворот в правительственной политике и убил последний полусатирический журнал Новикова.
Итак, открытая борьба новиковских сатирических журналов с Екатериной, с деспотией, с правительственной литературой продолжалась менее пяти лет. И все же она оставила заметный след в русском литературном движении. Новиков был смел в своем отрицании рабски-деспотических порядков. Но он не был демократом, не был и революционером. Его критика была ограничена точками зрения воспитавшей его дворянской оппозиции; в пылу борьбы он преодолевал эту ограниченность, но не мог ее разрушить совсем.
В этом смысле характерно отношение к нему и к сатирическим журналам 1769–1774 гг. вообще в русской науке середины XIX столетия. В книге Н.Н. Булича «Сумароков и современная ему критика», появившейся в 1854 г., т.е. еще при Николае I, умеренный либерал-ученый не мог толком пояснить свою точку зрения из-за цензурного зажима; самое слово «сатира» он должен был заменить словом «критика» в заглавии книги. Однако по всему видно, что Буличу хочется подчеркнуть «благонамеренный» характер сатиры даже у Новикова; он избегает указаний на социально-политическую заостренность его журналов.
Через пять лет после книги Булича появился труд А.Н. Афанасьева «Русские сатирические журналы 1769–1774 гг.» (1859), в котором дан обзор тем, образов, отчасти полемических столкновений в этих журналах. Эта книга сыграла большую роль в подъеме интереса науки и общественности к сатирической журналистике XVIII в.; в течение ряда десятилетий она служила основой для характеристики этой журналистики и в общих курсах, и в специальных статьях, касавшихся данного вопроса и исходивших из буржуазно-либеральных точек зрения. А.Н. Афанасьев очень высоко ставит сатиру 1769–1774 гг., сочувственно относясь к ее политической умеренности, которую он выдвигает, и к ее нравоучительной тенденции,
Откликом на книгу Афанасьева явилась блестящая статья Н.А. Добролюбова «Русская сатира в век Екатерины» (1859). Добролюбов изучил в ней сатирическую журналистику на фоне широкого показа исторического, экономического, социального положения русского общества во второй половине XVIII столетия. Как подлинный революционер-демократ, он увидел в прославлении ограниченной в своих стремлениях сатиры 1769–1774 гг. оправдание либерального и оппортунистического «обличительства», расцветавшего в первые годы царствования Александра II. Поэтому он полемически заострил свою статью против именно такого «обличительства», справедливо подчеркнув ограничительный характер критики крепостнического общества и в журналах екатерининского времени. Он писал о сатирах XVIII века: «...никогда почти не добирались сатирики до главного, существенного зла, не разражались грозным обличением против того, отчего происходят и развиваются народные недостатки и бедствия. Характер обличений был частный, мелкий, поверхностный». Он видел слабую сторону сатиры 1769–1774 гг. в том, «что она не хотела видеть коренной дрянности того механизма, который старалась исправить. Этой стороны не замечает г. Афанасьев, и потому суждения его о великой важности сатиры 1770 годов отзываются весьма естественным преувеличением». «В журналах Новикова было много обличений против жестоких помещиков. Это было очень хорошо и сообразно с намерениями государыни, находившей, что злоупотребления помещичьей власти составляют страшное зло и служат поводом ко многим беспокойствам
