Русская литература XVIII векa

Великодушен днесь он, кроток, справедлив,

Но укрепя свой трон, без страха горделив,

Коль чтит законы днесь, во всем равняясь с нами,

Законы после все и нас попрет ногами!

Проникнув будуше вы мудростью своей,

Не усыпляйтеся блаженством власти сей:

Что в том, что Рурик сей героем быть родился?

Какой герой в венце с пути не совратился?

Величья своего отравой упоен,

Кто не был из царей в порфире развращен?

Самодержавие, повсюду бед содетель,

Вредит и самую чистейшу добродетель,

И невозбранные пути открыв страстям,

Дает свободу быть тиранами царям...

Замечательна по своеобразию замысла и развязка трагедии Княжнина: Рурик победил Вадима. Мало того, он решается вступить с Вадимом в спор. Он заявляет, что он не хотел венца, что сам народ, истомленный распрями, просил его стать монархом; он говорит о своем намерении царствовать добродетельно. Затем он снимает с главы венец и говорит, обращаясь к народу:

...Теперь я ваш залог обратно вам вручаю;

Как принял я его, столь чист и возвращаю.

Вы можете венец в ничто приобратить,

Иль оный на главу Вадима возложить.

Вадим

Вадима на главу! Сколь рабства ужасаюсь,

Толико я его орудием гнушаюсь!

Извед

(Рурику, указывая на народ, ставший перед Руриком,

на колени для упрощения его владеть над ним.)

Увиди, государь, у ног твоих весь град!

Отец парода! зри твоих моленья чад;

Оставь намеренья, их счастию претящи.

Итак, Рурик прав; народ сам просит его быть монархом, народу люба монархия; так и поняли Княжнина некоторые критики – и поняли неправильно.

Княжнин весь – с Вадимом. Но он признает, что победила монархия, Народ обольщен, он верит в принцип царизма, древняя вольность Руси забыта. Благородные свободолюбцы гибнут, не поддержанные народом. Им остается одно – умереть свободными. Ведь признание победы тирании не есть ее одобрение. Княжнин ненавидит ее, борется с нею своим художественным словом, – но он пришел в «Вадиме» к пессимистическому выводу; зло победило, борьба идет к концу, если не окончена. Позор стране, покорившейся тиранам. И видя, как народ просит Рурика «владеть над ним», Вадим, т.е. сам Княжнин, восклицает, опять обращаясь к своим современникам:

Вадим

О гнусные рабы, своих оков просящи!

О стыд! Весь дух граждан отселе 'истреблен!

Вадим! Се общество, которого ты член!

Рурик

Коль власть монаршу чтишь достойной наказанья,

В сердцах граждан мои увиди оправданья;

И что возможешь ты против сего сказать?

Вадим

Вели отдать мне меч и буду отвечать!

(Рурик подает знак, чтоб Вадиму отдали меч.)

Вадим теперь доволен; он обещает, что будут довольны и Рурик, и Рамида. И Рурик так самоуверен, что думает, будто Вадим может отступиться от своих взглядов и может стать ему отцом. Но Вадим Княжнина – не Вадим Екатерины II; он говорит:

Вадим!

Я боле не могу сносить столь гнусна вида!

Внемли ты, Рурик, мне, народ, и ты, Рамида.

(К. Рурику.)

Я вижу, власть твоя угодна небесам;

Иное чувство ты гражданей дал сердцам;

Все пало пред тобой; мир любит пресмыкаться;

Но миром таковым могу ли я прельщаться?

(К народу.)

Ты хочешь рабствовать под скипетром попран!

Нет боле у меня отечества граждан!»

И, «заколаясь», Вадим побеждает Рурика:

В средине твоего победоносна войска,

В истце, могущий все у ног твоих ты зреть,

Что ты против того, кто смеет умереть?

Было бы наивно думать, что пессимизм Княжнина мог заставить его отказаться от борьбы. Ведь сама его трагедия «Вадим Новгородский» – мужественный подвиг борьбы с всевластной тиранией, которая дала «иное чувство сердцам граждан», смелая попытка обратить эти сердца к их старинным правам, к свободе, к русской доблести. Прошло немного дней, началась французская революция, и Княжнин, получивший историческую поддержку, пишет: «Горе моему отечеству».

«Вадим Новгородский» был закончен автором перед самой французской революцией. Княжнин отдал новую трагедию в театр для постановки, но когда революция грянула, он взял «Вадима» обратно; вероятно, здесь сыграла роль, и может быть решающую, и история с «Горем моему отечеству». Трагедия осталась ненапечатанной и непоставленной. Через два года после смерти Княжнина, ,в 1793 г., в год якобинской диктатуры, наследники Княжнина (в частности, его зять) дали его неизданные пьесы издателю Глазунову для напечатания. Глазунов отдал «Вадима» в типографию Академии наук. По положению, трагедия была цензурована в Академии О.П. Козодавлевым, литератором и чиновником, которому поручила просмотреть пьесу Дашкова, президент Академии. Козодавлев одобрил трагедию, и она вышла в свет отдельным изданием в июле 1793 г. Затем тот же набор (с незначительными отличиями) был использован при напечатании «Вадима» в XXXIX томе сборника русских драматических пьес «Российский Феатр», издававшегося Академией. В конце сентября и этот том вышел в свет. И вот трагедию стали усиленно раскупать; она произвела сильное впечатление. В то же время генерал граф И.П. Салтыков, которому сообщили о том, какой характер имеет трагедия, донес о ней фавориту Зубову, а тот Екатерине. В 1793 г.