...идолам в венце не приобыкши льстить,
И поклоняться им, чтя рабство преступленьем,
А на рабов их зря с презрительным жаленьем.
Наконец Замир заявляет самому Мстиславу:
Мой бог – вселенной бог; закон моя свобода,
Иных законов я не буду знать во век:
Торгует вольностью лишь подлый человек.
Таким образом, все симпатии Николева на стороне конституционного государя «свободных» людей, вся его ненависть обращена на самодержца. Сорена говорит: «Царицы русской сан с тираном ненавижу». Она обращается к Мстиславу:
...твой дар, кровавы лить потоки,
Твое веселие – рождать в народе страх;
Род человеческий без чувств в твоих глазах.
Тиран, заграбя власть в позор его же века,
Не человек, а тигр противу человека.
Самодержавие опирается на продажных рабов, развращает подданных. Сорена говорит, что надо подкупить «мстиславовых рабов»:
Они невольники; монарх у них тиран:
Так их достоинство – измена и обман,
А извиненье им – оковы их и бедства.
Картина порабощенного тиранией народа не один раз изображается Николевым, и она мрачна:
Везде, везде встречал тирана иль раба!
Замир восклицает:
Дай способ мне умреть; жить мерзко: свет развратен
Исчез взаимства долг; нет к ближнему любви,
И человечество потоплено в крови.
Уставы естества тиранами презренны;
Здесь тигры царствуют, а люди унижены...
Такие тирады воспринимались, конечно, не как историческая картина, а как очень смелые слова о современности. Не менее современно звучали призывы бороться с тиранией насмерть. Замир обращается к плененным вместе с ним половцам:
Умрем и пресечем несносной к нам презор,
Бесчестье упредим и бедствия народны;
Нам руки скованы, но души в нас свободны.
Великости души что может нас лишить,
И властен ли тиран глас сердца задушить!
Когда рассудок нам дает его законом,
Он раб тогда, друзья! он раб и с пышным троном,
Не страшен нам тиран.
Пленник. Готовы все презреть. Все пленники.
Готовы мы с тобой за вольность умереть.
И наконец, Сорена решилась убить Мстислава:
Тирана истребить есть долг, не злодеянье,
И если б оному внимали завсегда,
Тиранов не было б на свете никогда;
Имел бы на земле закон единый царство,
Вина их бытия: тщеславье и коварство;
Вина их торжества: безумие и страх.
Но где рассудок цел, где мужество в сердцах,
Где рана общая есть собственная рана,
Не долго слышно там название тирана.
Вывод всей политической проповеди трагедии сформулирован Николевым недвусмысленно: русский вельможа Премысл произносит монолог, в котором обращается к публике:
Исчезни навсегда сей пагубный устав,
Который заключен в одной монаршей воле!
Льзя ль ждать блаженства там, где гордость на престоле,
Где властью одного все скованы сердца?
В монархе не всегда находим мы отца!
Сам Мстислав, видя свое тиранство, говорит:
О бедные народы!
Кому Подвластны вы? кто даст примеры вам?
Злодейства судия творит злодейства сам.
Вот, власть, твои плоды, коль смертным ты законы,
Не скроют царских зол ни титлы, ни короны;
Но если и цари покорствуют страстям,
Так должно ль полну власть присвоивать царям?
Такое на себя монархов надеянье
Невольно их влекло нередко в злодеянье...
Следует указать, что «Сорена и Замир» заключает еще одну бунтарскую тенденцию: Николев выступает в своей трагедии против церкви, против христианства. Мстислав использует церковный обман ради своих личных и неблаговидных целей; религия служит тирании. Мстислав, подавив вольность половцев, «желает христианство нам в души поселить чрез наглое тиранство», – говорит Сорена. Мудрый же Премысл проповедует Мстиславу веротерпимость совсем по Вольтеру.
Как «Росслав» в Петербурге, так «Сорена» при первой постановке в Москве произвела огромное впечатление на зрителей, среди которых немало было таких, которые сочувствовали заключенной в ней проповеди. На спектакле был и Петр Иванович Панин, и он плакал и хвалил трагедию. Однако нашлись люди, которые донесли московскому главнокомандующему Брюсу, что в «Сорене» проповедуются неподходящие идеи. Брюс получил трагедию (в списке), возмутился и отправил царице донесение и самую рукопись, отметив опасные стихи, в частности реплику Премысла: «Исчезни навсегда...» и т.д. Но Екатерина разрешила пьесу к постановке и к печати, сделав вид, что к ней не относятся тираноборческие тирады Николева, так как она, мол, не тиран, а мать своих подданных; еще не наступила Французская революция, заставившая Екатерину быть более подозрительной.
В. В. Капнист. Общее обострение социально-политической ситуации в 1770– 1780 гг., брожение умов перед решительным взрывом во Франции и во время его, напряженность общественной атмосферы, так удручающе подействовавшие на многих дворянских интеллигентов, и, с другой стороны, приведшие к подъему радикализма в творчестве ряда из них (Княжнина, Николева, Фонвизина), характерным образом отразились и в поэтической деятельности Капниста. Он сильно реагировал на общественные и идейные потрясения своего времени, но колебался в своем отношении к ним, более того,