достаточно игривого свойства, но задача их была не в эротическом воздействии; наоборот, Сумароков хотел облагородить эротическую тему, слишком неблагородно бытовавшую в жизни его круга.
Если влияние любовной лирики Сумарокова на русскую литературу было вообще положительно, то, пожалуй, еще большее значение она имела для развития русского стиха. Стиховая реформа Тредиаковского была половинчата и ограниченна. Ломоносовская поэзия узаконила в русском стихотворстве ямб, четырехстопный для оды и шестистопный для эпических и дидактических жанров. Но все широчайшие возможности тонического стиха в условиях русского языка открыл и разработал именно Сумароков в своей лирике. Его песни были подлинной лабораторией русского стиха. В отличие от элегий и эклог, написанных шестистопным ямбом, песни Сумарокова дают всевозможные ритмические комбинации. В этом отношении необходимость для поэта приспосабливать ритм стиха к музыкальному ритму, определенному композитором, сыграла положительную роль. Сумароков пишет песни строфами ямба и хорея разного измерения, в разных сочетаниях, он использует и трехсложные размеры; он решается дать в песнях и так называемые дольники; он строит строфы из стихов различных размеров и их сочетаний, стихов свободного тонического ритма, закономерно повторяющих рисунок ритма в каждой строфе. В результате его песни являют образцы исключительного богатства и разнообразия ритмики, музыкального напева стиха. В этом напеве, в этой стиховой музыке заключалась струя сильного эмоционального воздействия, выходящего за пределы логического, «разумного» анализа страсти, «разумной» суховатой семантики, свойственных стилю Сумарокова. Иррациональная мелодия речи разбивала рамки рационалистического построения, открывала дорогу лирической настроенности стихотворения уже неклассического характера. Это же следует сказать и о фольклорных исканиях Сумарокова, наблюдаемых в его песенном творчестве. В нескольких песнях Сумароков стилизует народное лирическое творчество, используя его темы, образы, его словарь и даже ритмику, например:
В роще девки гуляли.
Калина ли моя, малина ли моя.
И весну прославляли.
Калина ли моя, малина ли моя
Девку горесть морила...
Девка тут говорила...
Я лишилася друга...
Вянь, трава чиста луга...
Не всходи месяц ясный...
Не свети ты день красный...
Такие песни (ср. песню «О ты крепкой, крепкой Бендер-град», не любовную по содержанию, а военную) начинают традицию сближения индивидуальной лирики с фольклором. Замечательна в этом отношении и песня Сумарокова о молодой жене за нелюбимым мужем, и солдатская песня-прощание с возлюбленной («Прости, моя любезная, мой свет, прости»), и песня о народном гаданье, заканчивающаяся так:
Тонет ли, тонет ли венок,
Иль он по верху плывет;
Любит ли, любит ли дружок,
Иль не в любви со мной живет:
Любит ли он, как я его;
Меньше иль вовсе ничего;
Вижу, венок пошел на дно,
Вижу, венок мой потонул:
Знать на уме у нас одно,
Знать о мне миленький вздохнул;
Стала теперь я весела:
Знать, что и я ему мила.
К песням Сумарокова примыкает по своему характеру и значению и его нелюбовная личная лирика. Она открывает в русской поэзии новую страницу; она стремится воплотить чувства и настроения, иногда мимолетные, благородного человека, как его понимает Сумароков. Темы ее чаще всего – печаль или отчаяние вследствие разлада героя лирики со средой, вызывающей его негодование. Множество лирических стихотворений написано Сумароковым как бы вне жанровой классификации классицизма; они и называются то одами («разными» одами), то духовными стихотворениями, то совсем не могут быть определены в жанровом отношении. Значительный раздел лирики Сумарокова составляют его переложения псалмов (Сумароков переложил вольно всю Псалтырь, 153 стихотворения). Псалмы перелагали до него и Симеон Полоцкий, и Тредиаковский, и Ломоносов. Но Сумароков дал новое направление и этому жанру. Его псалмы – это лирические песни о человеке, изнемогающем под бременем жизни и ненавидящем порок. Политические темы проникают в псалом в лирической оболочке:
Не уповайте на князей,
Они рождены от людей,
И всяк по естеству на свете честью равен,
Земля родит, земля пожрет:
Рожденный всяк рожден умрет,
Богат и нищ, презрен и славен...
О своей борьбе со злодеями и тиранами, о своей верности идеям правды и добра, о славе добродетели повествует Сумароков в отвлеченных, но эмоционально насыщенных образах псалмов. Об этой же борьбе и о глубоком негодовании своем говорит Сумароков в других своих лирических стихотворениях. То это будет «Сонет на отчаяние», то маленький шедевр о суетности всех внешних благ в жизни («Часы»), в котором дан уже образ боя часов – предвестия о смерти, потом прошедший через Державина к Тютчеву, то лирические стихи «Противу злодеев». И все это воплощено в языке необычайно простом, в страстном монологе истосковавшегося по свету поэта, не желающего подниматься на ходули, а говорящего от души.
Во всей жизни минуту я кажду
Утесняюсь гонимый и стражду,
Многократно я алчу и жажду;
Иль на свет я рожден для того,
Чтоб гоним был, не знав для чего,
И не трогал мой стон никого?
Мной тоска день и ночь обладает,
Как змея мое сердце съедает,
Томно сердце всечасно рыдает...
Все это поддержано единственным в своем роде разнообразием стихотворных ритмов.
Не только в отношении техники стиха творчество Сумарокова было школой русской литературы. Неутомимая работа Сумарокова над языком, над стилем, над построением всех жанров, над темой, его страстная любовь к литературе и уменье пропагандировать литературу, его страстное желание распространять культуру, – все это делало его одним из величайших учителей русских писателей XVIII столетия. Его многолетняя деятельность по уточнению и очищению русского языка, введению его в нормы
