осознал последствия своего безрассудного поступка, вызванного неодолимым желанием получить облегчение от мук. Тела уже, должно быть, обнаружены. Даже самые тупые из местных полицейских наверняка усмотрят связь между произошедшей трагедией и моим бегством из соседнего города. Кроме того, я впервые забыл об осторожности и оставил на месте преступления вполне осязаемую улику, указывающую на меня: отпечатки пальцев на горле убитых. Весь день я трясся от страха. Обычный хруст сухой ветки под моей ногой вызывал в воображении самые жуткие картины. Ночью, под покровом темноты, я обогнул Фенхэм и направился к лесу, простиравшемуся по другую сторону от города. Еще до рассвета мой слух уловил далекий лай гончих псов, недвусмысленно свидетельствовавший о возобновлении погони.
Всю долгую ночь я шел скорым шагом, но к утру силы мои начали убывать. В полдень я почувствовал очередной властный зов гибельного проклятия и понял, что скоро свалюсь с ног от слабости, если не испытаю снова отравного блаженства, которое черпаю лишь в близости возлюбленных мертвецов. До сих пор я двигался по широкой дуге. Коли пойти напрямик, к полуночи я доберусь до кладбища, где много лет назад похоронил своих родителей. Я мог надеяться на спасение только в случае, если достигну сей цели прежде, чем преследователи нагонят меня. Обратившись с немой мольбой к демонам, что правили моей судьбой, я, с трудом переставляя словно налитые свинцом ноги, двинулся в сторону последнего своего убежища.
Господи! Неужто прошло всего двенадцать часов с момента, как я покинул свое ужасное святилище? Каждый мучительно долгий час показался мне вечностью. Но я щедро вознагражден. Тлетворные ароматы, витающие над заброшенным кладбищем, проливаются целительным бальзамом в мою истерзанную душу.
Небо над горизонтом побледнело в преддверии рассвета. Они приближаются! Чутким слухом я улавливаю далекий лай псов! Через считаные минуты меня найдут и навсегда упрячут в тюрьму, где мне суждено изнемогать от неутолимой, всепоглощающей страсти, покуда я не присоединюсь к своим возлюбленным мертвецам!
Нет, я не дамся! Путь к спасению открыт! Пускай это выбор труса, но такой исход лучше, гораздо лучше, чем бесконечные месяцы невыразимых страданий. Я оставлю здесь эти записи в надежде, что кто- нибудь поймет, почему я сделал такой выбор.
Бритва! Она так и лежит у меня в кармане со дня моего бегства из Бэйборо. Испачканное кровью лезвие странно поблескивает в меркнущем свете тонкого месяца. Один полосующий удар по левому запястью — и я спасен…
Брызги теплой, свежей крови ложатся причудливыми узорами на грязные, выщербленные могильные плиты… сонмы призраков вьются над смрадными могилами… бесплотные пальцы манят меня… упоительные фрагменты ненаписанных мелодий звучат неземным крещендо… далекие звезды кружатся в пьяном танце под демонический аккомпанемент… тысячи крохотных молоточков колотят вразнобой по наковальням в моем затуманенном мозгу… Серые призраки зверски убитых жертв проплывают передо мной в издевательском молчании… палящие языки незримого пламени выжигают клеймо ада на моей измученной душе… Больше… не могу… писать…
28 июня 1924 года, вскоре после полудня, доктор Морхаус остановил свой автомобиль с тремя пассажирами возле усадьбы Таннера. Недавно отремонтированное и свежеокрашенное каменное здание, стоявшее близ дороги, производило бы самое благоприятное впечатление, если бы не обширное мрачное болото позади него. Поодаль от обочины, за аккуратно подстриженной лужайкой, виднелась массивная белоснежная дверь; приблизившись, доктор и его спутники обнаружили ее распахнутой настежь. Только сетчатая дверь оставалась закрытой. Четверо мужчин хранили напряженное молчание, ибо при одной мысли о том, что скрывается в стенах дома, каждый из них испытывал смутный страх. Напряжение заметно спало, когда до слуха визитеров явственно донесся стук пишущей машинки Ричарда Блейка.
Примерно часом раньше из этого особняка с дикими воплями вылетел мужчина без головного убора и верхней одежды — он опрометью пробежал полмили и рухнул на крыльце ближайшего соседа, бессвязно бормоча что-то про «дом», «темноту», «болото» и «комнату». Доктору Морхаусу не понадобилось никаких дополнительных поводов для безотлагательных действий, когда он узнал, что из старой усадьбы Таннера, расположенной на краю болота, недавно примчался близкий к помешательству человек. Он предвидел нечто подобное с тех самых пор, когда в проклятом каменном особняке поселились двое мужчин: слуга, сбежавший оттуда час назад, и его хозяин Ричард Блейк, гениальный поэт из Бостона, который, пройдя через пекло войны с обостренными до предела чувствами и обнаженными нервами, вернулся в своем теперешнем состоянии: по-прежнему жизнерадостным, хотя и полупарализованным, по-прежнему слагающим песни в многозвучном, многокрасочном царстве своей буйной фантазии, хотя и полностью отгороженным от внешнего мира глухотой, немотой и слепотой!
Блейк всегда приходил в восторг от странных преданий и зловещих слухов, связанных с домом Таннера и прежними его обитателями. Подобные жуткие истории и темные недомолвки давали воображению богатую пищу, наслаждаться которой он мог независимо от своего физического состояния. Мрачные предсказания суеверных местных жителей не вызывали у него ничего, кроме насмешливой улыбки. Теперь, когда его единственный слуга сбежал в диком приступе панического страха, бросив своего беспомощного хозяина наедине с неведомой причиной этого страха, у Блейка осталось куда меньше оснований для восторгов и насмешливых улыбок! Так, во всяком случае, подумал доктор Морхаус, когда осмотрел невменяемого беглеца и призвал озадаченного фермера, обнаружившего беднягу у своего порога, наведаться вместе с ним в зловещий дом и выяснить, в чем там дело. Морхаусы жили в Фенхэме на протяжении многих поколений, и дед доктора участвовал в сожжении тела затворника Симеона Таннера в 1819 году. Даже по прошествии века с лишним профессиональный врач невольно поежился при мысли о слухах, связанных с упомянутым сожжением, — о наивном умозаключении, сделанном невежественными селянами на основании одной несущественной особенности внешнего облика усопшего. Он сам понимал абсурдность такой своей реакции — ибо крохотные костные шишечки на лобной части черепа ровным счетом ничего не значат и часто наблюдаются у плешивых людей.
Четверо мужчин, в конечном счете отправившихся к зловещему дому, по дороге вполголоса обменивались смутными легендами и темными слухами, почерпнутыми от своих любознательных бабок и прабабок, — легендами и слухами, которые чаще всего расходились по содержанию и почти никогда не подвергались систематическому сравнению. Самые ранние предания подобного толка относились к 1692 году, когда один из Таннеров был казнен на Висельном холме в Салеме по обвинению в колдовстве, но по- настоящему жуткий оттенок эта история начала приобретать лишь к 1747 году, когда был возведен упомянутый особняк (за исключением флигеля, пристроенного значительно позднее). Но даже в то время слухов такого рода ходило довольно мало, поскольку из всех Таннеров, слывших людьми странными, местные жители до смерти боялись лишь последнего, старого Симеона. Он произвел кое-какие работы на территории унаследованной собственности (работы самого ужасного свойства, шептались все соседи) и заложил кирпичом окна угловой юго-восточной комнаты, восточная стена которой выходила на болото. Эта комната служила Симеону рабочим кабинетом и библиотекой, и в нее вела дверь двойной толщины, окованная железом. Памятной зимней ночью в 1819 году, когда из печной трубы повалил омерзительно вонючий дым, прочную дверь взломали топорами и обнаружили за ней бездыханного Таннера с застывшей на лице жуткой гримасой. Именно из-за нее — а не из-за двух костных наростов под линией густых седых волос — тело старого Симеона сожгли вместе со всеми книгами и рукописями, найденными в кабинете… Однако автомобиль преодолел короткое расстояние до усадьбы Таннера слишком быстро, чтобы мужчины успели вспомнить и сопоставить все известные исторические факты.
Когда шедший впереди доктор открыл сетчатую дверь и вступил под своды холла, стрекот пишущей машинки внезапно прекратился. В следующий миг двоим из мужчин показалось, будто на них слабо повеяло холодным сквозняком, несовместным с исключительно жаркой погодой, хотя впоследствии они усомнились
