буквально надломило их обоих. Браун тоже выглядел постаревшим лет на десять, но он, как и убитые горем родители, был бессилен что-либо сделать. На четвертый день вся школа утвердилась во мнении, что исчезновение Роберта Грандисона является абсолютно неразрешимой загадкой и что школьной администрации только и остается, что констатировать бесследную пропажу несчастного подростка. Мистер Грандисон и его жена были вынуждены уехать домой, и их отъезд как раз совпал с началом десятидневных рождественских каникул.
Школа быстро опустела — разъехались и ученики, и учителя, так что в огромном здании кроме меня остались лишь Браун с женой да обслуживающий персонал.
Я хорошо помню тот день. Я долго сидел у растопленного камина, размышляя об исчезновении Роберта и прокручивая в уме все мыслимые и немыслимые теории на этот счет. К вечеру — то ли от напряженных раздумий, то ли от жаркого огня — у меня разболелась голова, да так сильно, что я не смог справиться даже с легким ужином. Пройдясь немного по длинным пустым коридорам, я вернулся к себе и снова погрузился в раздумья.
Когда часы пробили десять, я очнулся, обнаружив себя сидящим в кресле посреди холодной комнаты — пока я спал, огонь в камине угас совершенно. Чувствовал я себя неважно, если говорить о физическом состоянии, тогда как мой мозг, напротив, работал в полную силу: я вдруг понял, что мои шансы на разгадку судьбы Роберта Грандисона не так уж ничтожны. Дело в том, что видения моего давешнего сна позволяли (разумеется, с известной долей осторожности) предположить, что Роберт отчаянно пытался наладить со мною связь. Во всяком случае, я был твердо уверен в том, что явившаяся мне во сне бледная тень была не чем иным, как тенью пропавшего Роберта Грандисона, и это вселяло в меня надежду, что Роберт жив и что его можно спасти.
Такая уверенность может показаться вам странной, но не следует забывать, что я много лет провел в Вест-Индии, где мне доводилось не раз соприкасаться с разного рода необъяснимыми явлениями. Скажу и то, что, прежде чем заснуть, я сознательно напрягал свой мозг, пытаясь установить нечто вроде мысленного контакта с исчезнувшим воспитанником. Даже самый посредственный ученый, опираясь на труды Фрейда, Юнга[135] и Адлера, [136] может подтвердить, что подсознание спящего человека наиболее восприимчиво к впечатлениям извне, хотя впечатления эти, как правило, бесследно исчезают при пробуждении.
Допустим, телепатия и в самом деле существует — отсюда следует, что на спящего человека можно оказывать довольно сильное телепатическое воздействие. Так что если я надеялся получить какую-то весточку от Роберта, то это должно было произойти в состоянии глубокого сна. Разумеется, по пробуждении мой мозг мог и не сохранить это послание, но втайне я надеялся на свою способность удерживать в памяти содержание снов — она была выработана мною путем неустанных умственных упражнений, которыми я скрашивал свое одиночество в тех случаях, когда судьба заносила меня в какой-нибудь унылый и пустынный уголок земного шара.
В тот раз я, должно быть, заснул мгновенно, и, судя по необычайной живописности и непрерывности видений, мой сон был очень глубок. Когда я проснулся, часы показывали без четверти семь, и смутные ощущения, испытываемые мною в тот момент, были явно навеяны недавним сном. Я все еще видел перед собой фигуру Роберта Грандисона, окрашенную в необычные темно-сине-зеленые тона. Он отчаянно пытался заговорить со мной, но в силу каких-то неведомых причин это ему было не под силу. Казалось, нас разделяла некая пространственная преграда — таинственная, невидимая стена, природа которой была в одинаковой степени загадочной для нас обоих.
Да, я действительно видел Роберта, и — странное дело! — он находился на значительном расстоянии и в то же время как будто рядом со мной. Хоть и не сразу, но я нашел этому объяснение — размеры его тела непонятным образом изменялись в
В один из моментов моего сна усилия Роберта наконец-то оформились в слышимую — хотя и в высшей степени нечленораздельную — речь. Голос мальчика звучал настолько глухо и басовито, что первое время я не мог понять из сказанного ровным счетом ничего. Напрягая мозг в тщетных попытках уловить в этом мычании хоть какой-нибудь смысл, я во сне обращался к нему с вопросами и спустя некоторое время стал понемногу различать отдельные слова и фразы, уже первой из которых было достаточно для того, чтобы привести мое блуждающее во сне сознание в состояние величайшего возбуждения, после чего между нами установилось нечто вроде телепатического контакта.
Не знаю, как долго вслушивался я в эти отрывистые фразы — наверное, в течение нескольких часов. Странный, отделенный от меня невидимой стеной рассказчик пытался донести до моего сознания суть своего сообщения. Возможно, читатель скептически пожмет плечами, пробегая глазами эти строки, но я уже имел опыт знакомства с явлениями, выходящими за рамки нашего обычного физического мира, и был в какой-то мере к этому подготовлен. Во всяком случае, одно обстоятельство особенно порадовало меня — я заметил, что, общаясь со мной, мальчик направлял свой взгляд прямо мне в глаза, а когда я наконец начал понимать его речь, на его тотчас просветлевшем лице появилось выражение благодарности и надежды.
Теперь, переходя к попытке пересказать послание Роберта в словах, понятных обычному человеку, мне придется подбирать их с величайшей осторожностью — слишком трудно поддается определению все то, что связано с этой историей. Я уже говорил о том, что благодаря посетившему меня во сне откровению в сознании моем зафиксировалась совершенно четкая связь, природа коей не позволяла мне постичь ее ранее, — связь вихреобразных завитков старинного копенгагенского стекла, из которого было сделано зеркало, с той иллюзией «засасывания», что так удивила и встревожила нас с Робертом в то памятное утро. В конце концов я решил полагаться более на интуицию, нежели на разум, и пришел к твердому мнению, что фантазии Кэрролла, изложенные им в истории об Алисе, стали сейчас для Роберта самой что ни на есть реальной и неотвратимой действительностью. Старинное зеркало и в самом деле обладало способностью засасывать людей в чрево своего внутреннего пространства, в котором, как явствовало из объяснений привидевшегося мне во сне Роберта, нарушались все известные законы, присущие обычному трехмерному пространству. Это было не просто зеркало — это была ловушка, дверь, ведущая к тайникам сознания, что совершенно неведомы обитателям нашего нормального мира и могут быть описаны разве что с опорой на постулаты сложнейших неэвклидовых геометрий.
Следует отметить следующий немаловажный факт: по пробуждении у меня не оставалось ни малейших сомнений в реальности того, что открылось моему сознанию, то есть я был твердо уверен, что у меня действительно состоялась беседа с потусторонним Робертом и что этот эпизод отнюдь не был навеян моими непрестанными размышлениями об исчезновении мальчика и об оптических странностях старого зеркала. Можно сказать, что эта моя уверенность была в какой-то степени инстинктивной — в том смысле, что я совершенно бессознательно, на уровне инстинкта, воспринимал образы моих сновидений как действительные, подобно тому как мы воспринимаем повседневные явления окружающего нас мира, нимало не задумываясь над их реальностью.
Представленная моему сознанию версия отличалась, мягко говоря, некоторой несопоставимостью с привычной физической картиной мира и происходящими в нем процессами. Итак, Роберт, будучи совершенно очарован загадкой старинного зеркала, ушел от меня на урок и просидел его как на иголках, с нетерпением ожидая того момента, когда можно будет вернуться в мою комнату и предпринять более тщательное исследование предмета, так его заинтересовавшего. Он появился у меня примерно в 2.20 пополудни, когда я был еще в городе. Войдя в комнату и приблизившись к зеркалу на расстояние вытянутой руки, он некоторое время не отрываясь смотрел на загадочные, сходящиеся в одной точке завитки, а затем, едва ли отдавая себе отчет в своих действиях, протянул руку к затуманенной поверхности стекла и ткнул кончиками пальцев в самый центр завихрения. Он сделал это помимо своей воли — и сразу же почувствовал на себе странное всасывающее действие старого стекла, испытанное им еще утром. И тут же, без какого-либо знака или сигнала, который можно было бы расценить как предостережение, его рука оказалась втянутой внутрь зеркала. Но это было только начало — он почувствовал, что вслед за рукой
