II
Такое положение дел сохранялось еще полстолетия после покупки музеем мумии. Ужасный этот экспонат сделался для образованных жителей Бостона местной достопримечательностью и предметом гордости, но не более того, а самое существование сопутствующих ему цилиндра и свитка — после десятилетия бесплодного их исследования — было фактически забыто. Деятельность музея Кабо отличалась таким консерватизмом и скромностью, что ни одному репортеру или очеркисту и в голову не приходило вторгнуться в его бессобытийные пределы в поисках материала, способного заинтересовать публику.
Шумиха началась весной 1931 года, когда приобретение новых экстравагантных экспонатов: диковинных предметов и на удивление хорошо сохранившихся тел, найденных в гробницах близ французского города Аверуань, под почти исчезнувшими и приобретшими зловещую известность руинами Шато Фоссесфламм,[103] — вызвало ажиотаж среди газетчиков. Верная своей манере «работать локтями» городская газета «Бостон пиллар» заказала своему очеркисту для воскресного номера большую статью о новых приобретениях и посоветовала приправить ее общим описанием музея; но этот молодой человек — по имени Стюарт Рейнолдс, — наткнувшись на давно всем известную чудовищную мумию, увидел в ней материал для сенсации, куда более сногсшибательной, нежели описание вновь приобретенных находок, ради которых его и послал сюда редактор. Поверхностное знакомство с теософскими трудами, увлечение вымыслами таких писателей, как полковник Черчуорд и Льюис Спенс, повествующих о древних континентах и забытых цивилизациях, пробудили в Рейнолдсе особый интерес к подобным реликвиям.
В музее журналист долго досаждал всем бесконечными и не всегда толковыми вопросами, а также требованиями помочь ему сфотографировать мумию в необычных ракурсах, для чего понадобилось без конца передвигать ее то туда, то сюда. В музейной библиотеке, расположенной в подвальном этаже, он часами разглядывал странный металлический цилиндр и свиток, снимая их под разными углами, а также запечатлел во всех подробностях загадочный иероглифический текст. Он попросил показать все книги, хоть в какой-то мере относящиеся к примитивным культурам и затонувшим континентам, а потом по три часа в день делал выписки из них, покидая музей только для того, чтобы тут же поспешить в Кембридж, где в библиотеке Уайденера можно было полистать (предварительно получив разрешение) ужасный и запретный «Некрономикон».
5 апреля его большая статья появилась в воскресном номере «Бостон пиллара» — обильно уснащенная фотографиями мумии, цилиндра и свитка с иероглифами, выдержанная в обычном глуповато- инфантильном тоне, как газета привыкла вещать в угоду широкому кругу своих умственно незрелых читателей. Полная несообразностей, преувеличений, потуг на сенсацию, она в точности соответствовала тому роду статей, какие обычно возбуждают поверхностный и недолгий интерес публики, — и в результате еще недавно малолюдные и тихие залы музея заполнились тупо глазеющими и болтливыми толпами, каких его строгий интерьер не знавал никогда прежде.
При всем инфантилизме статьи, она привлекла в музей и умных, образованных посетителей, благо фотографии в ней говорили сами за себя, — ведь и серьезным людям порой случается заглянуть в «Бостон пиллар». Вспоминаю, например, одного странного посетителя, появившегося в музее в ноябре, — темнолицего, в тюрбане, с густой бородой, с каким-то вымученным, неестественным голосом и удивительно бесстрастным лицом, с неловкими руками, упрятанными в нелепо выглядевшие здесь белые рукавицы; он сказал, что живет в трущобах Уэст-Энда, и назвался именем Свами Чандрапутра. Малый этот оказался феноменальным эрудитом в оккультных науках и, по-видимому, очень заинтересовался сходством иероглифов свитка с некоторыми знаками и символами забытого древнего мира, о котором у него — якобы интуитивно — сложилось весьма отчетливое представление.
В июне известность мумии выплеснулась за пределы Бостона, и в адрес музея от оккультистов и других знатоков мистических учений посыпались вопросы, а также требования выслать фотографии. Это, в общем, не слишком радовало персонал музея, поскольку наше чисто научное учреждение не симпатизирует всяким фантастам и мечтателям, и все же мы добросовестно отвечали на все письма. Одним из результатов такой переписки явилась высокоученая статья знаменитого новоорлеанского мистика Этьен-Лорана де Мариньи в журнале «Оккульт-ревю», где он доказывал абсолютное тождество многих геометрических орнаментов цилиндра и иероглифов свитка некоторым идеограммам зловещего значения (транскрибированным с первобытных монолитов и атрибутики тайных ритуалов эзотерических обществ), которые воспроизведены в чудовищной «Черной книге», а также в труде фон Юнцта «Сокровенные культы».
Де Мариньи припомнил ужасную смерть фон Юнцта, случившуюся в 1840 году, спустя год после опубликования в Дюссельдорфе его ужасной книги, и рассказал о леденящих кровь легендах и прочих в достаточной степени подозрительных источниках информации, которыми пользовался ученый. Главное же, он подчеркивал поразительное единообразие легенд, с которыми фон Юнцт связывал большинство воспроизводимых им идеограмм. Никто не мог отрицать того факта, что древние предания, настойчиво упоминавшие о цилиндре и свитке, имели прямое отношение к экспонатам музея, но при всем том они характеризовались такой захватывающей дух экстравагантностью — включая совершенно неимоверные диапазоны времен-и невероятные, фантастические аномалии забытого древнего мира, — что намного легче было просто восхищаться ими, нежели в них поверить.
А восхищению публики поистине не было предела, так как перепечатки в прессе шли повсеместно. Статьи с многочисленными иллюстрациями, рассказывающие или кратко передающие суть легенд из «Черной книги», многословно распространяющиеся об ужасе, внушаемом мумией, сравнивающие орнамент на цилиндре и иероглифы свитка со знаками, воспроизведенными фон Юнцтом, и пускающиеся в самые дикие, самые нелепые и иррациональные измышления и теории, — такие статьи появились всюду. Число посетителей музея утроилось, а всеобъемлющий характер внезапно вспыхнувшего интереса подтверждался избытком получаемой нами корреспонденции — по большей части бессодержательной. Похоже, мумия и ее происхождение создали — для людей с воображением — достойного соперника депрессии, бывшей в 1931 и 1932 годах главной темой для разговоров. Что касается меня, то главный эффект всего этого фурора состоял в том, что мне поневоле пришлось одолеть чудовищный том фон Юнцта в сокращенном издании «Голден гоблин» — и это внимательное чтение, с одной стороны, заставило меня не раз испытать головокружение и тошноту, но вместе с тем и поблагодарить судьбу за то, что она избавила меня от диких гнусностей последовавшего вскоре полного издания текста.
III
Древние предания, приведенные в «Черной книге» и связанные с орнаментами и символами, столь близко родственными знакам и иероглифам свитка и цилиндра, и в самом деле ошеломляли и внушали немалый страх. Преодолев неимоверную череду веков и миновав все известные нам цивилизации, расы и государства, они сосредоточились вокруг исчезнувшего народа и сгинувшего континента, относящихся к баснословно далеким, туманным, первоначальным временам, — вокруг народа и континента, которые в древнейших преданиях именуются My и которые, судя по записям на языке наакаль, процветали двести тысяч лет назад, когда Европа была еще прибежищем неких гибридных существ, а не дожившая до наших времен Гиперборея поклонялась черному аморфному Цатхоггуа.
Там упоминалось также царство или край К'наа, в котором первое человеческое племя обнаружило грандиозные, чудовищные руины, оставленные неведомыми существами, волна за волной проникавшими сюда с далеких звезд и отбывавшими здесь предназначенные им долгие века в только нарождавшемся, никому еще не нужном мире. Царство К'наа было священным местом поклонения, поэтому из самой его сердцевины возносились к небу мрачные базальтовые утесы священной горы Йаддит-Гхо, а ее венчала сложенная из циклопических каменных блоков крепость, бесконечно более древняя, чем само человечество, и построенная племенем выходцев с темной планеты Юггот, колонизовавшей наш мир задолго до
