«Ногу распирает, во рту сохнет, вода не помогает.»
В палате тепло, полумрак. Приподняла за шину раненую ногу, подложила солдатский котелок под пятку, чтобы удобней было бинтовать, положила ваты, подбинтовываю. И все уплыло куда-то, голова склонилась на шину - сон сковал меня.
Грохот разорвавшейся за палаткой бомбы, встряска, вой пикирующего самолета разбудили меня. Я оторвала бинт и завязала, удобней кладу ногу. Взглянула, а из бинтов у раненого вылезает пухлое тело, как тесто из квашни. Ногти синие, кожа, как стеклянная. Сердце так и защемило. В испуге смотрю на него, сама себе не верю, потрогала пальцами - «снег хрустит». А он смотрит на меня вымученными глазами и шепчет: «Молчите! Не беспокойте всех понапрасну, вынесите меня. Вы так и заснули на ходу. Ну, улыбнитесь...»
Проверяю пульс - частый, температура за сорок. За годы войны мы научились температуру определять по пульсу, термометры бились, да и ночью без света не увидишь столбик ртути. Боже! Это я его проспала, мелькнула мысль. Бегу к операционной. Смотрю, за палаткой, на краю сада, недалеко от операционной, воронка от взрыва - дом поместится. Санитар, шедший мне навстречу, остановился и спросил: «Что это у вас на лбу за красная впадина?» В смущении пробурчала, что уснула на ходу и потерла лоб рукой. Вошла в операционную. Операция подходила к концу, во время бомбежки никто не ушел в укрытие. Впрочем, как всегда.
- Раненый в живот будет жить, - сказала Таисия Самуиловна Лерман, ведущий хирург. - Все кишки заштопали.
- Товарищ капитан, - крикнула я, - пойдемте в палатку, у нас там что-то происходит ужасное!
А у самой слезы на глазах, голос дрожит, жалко мне умершего танкиста. И капитана жалко, он всех успокаивал, душой палаты был.
- Товарищ лейтенант! Вы себя держать не умеете! С кем вы разговариваете? Как вы разговариваете? Что это за паника? Раскисли! Растерялись! Кончится работа, посажу суток на пять, будете всю жизнь помнить, как себя вести нужно!
Санитары внесли капитана. Нервы мои не выдержали, большинство из тяжелораненых были сильные духом, волевые. Как их жалко. Как их оградить от смерти?
Подошел старый бывалый солдат, седой и небритый, но в аккуратно заправленной амуниции. Положил руку на плечо: «Не горюй, сестра...» Не успел он еще и слова сказать, как я была у калитки. По деревне, фыркая, поднимали пыль машины. Навстречу бежали сестры Евдокимова, Воробьева, Сергеева Надя, сзади громыхали санитары.
- Грузите скорее! Лежачих в первую очередь. Подсаживайте к ним сидячих и легкораненых! Не демаскируйте! - Кричу радостно.
Опять воет в воздухе самолет, развернулся и пошел на пике к передовой линии. Под гул самолета раненый стонет: «Сестра, выносите нас скорее, а то прихлопнут!». Другой отвечает: «Нам еще жить! Не каркай, ворона! Мне еще рассчитаться с убийцами!»
Машина полна.
- До свиданья, сестрицы!
- Счастливый путь! Грузим следующие машины.
Эта колонна вывезла много раненых, стало спокойнее.
Работы еще много. Гудит передовая. Но поток с передовой не такой мощный. Начальник медсанбата майор Шафран Василий Спиридонович направил меня в перевязочную. Раненые меняются на столах и на табуретах. Глаза слипаются, хочется спать. Умываюсь холодной водой и машинально выполняю назначение врачей. Иногда приносят на носилках умирающих или истекших кровью. Доктора стараются спасти, берут кровь у нас. А если поздно? Тогда по документам заносим в книгу и выносим в большой класс школы, где складываем на полу.
Ночь. В операционной самых тяжелых раненых оперирует капитан Лерман Т. С. с ассистентом. Иногда с доктором Марией Николаевной Улановой, она из Ленинграда. Ее уверенные пальцы мечутся над раной в ярком свете фары автомашины, которая стоит за палаткой. Мотор работает - фара в окно хорошо освещает операционный стол, но он же и демаскирует. Работа идет спешно. Бензин на учете, и такую роскошь позволяют нечасто. Обыкновенно пользуются керосиновой лампой. Но стекла на войне быстро бьются, тогда коптящая гильза от снаряда заменяет свет.
Мне нравится Уланова, культурная, хорошо образованная и главное - получившая воспитание. По- хорошему завидую ей. Как она может мило держаться в обществе! Нежная улыбка (иногда при холодных глазах), а самое красивое - нежный веселый смех. И тогда становится она совсем девчонкой, но это редко.
Часа в три ночи в перевязочной перерыв. Кончились медикаменты и перевязочный материал. Старшина Пикунец пошел в аптеку к старшему лейтенанту Максимовой Асе. Все постарались уснуть. Степаненко Тося прислонилась к столбу спиной, держа стерильные руки перед собой. Врач села. Не успела я сесть на табуретку, как перед глазами сон стал рисовать родные картины. Но что-то тревожило и настораживало. Голос майора вернул меня из мира сна:
- Лейтенант, покажите, где офицер, что на носилках лежал справа от перевязочной?
Есть, товарищ майор! Офицер, что в череп ранен, он так и не пришел в себя, умер... Очень раздробило череп и мозги перемешало. Лежит в классе, вон там!
