затем весь день свободен. Кто отсыпается, кто отдыхает. А мне хочется посмотреть Беловежскую Пущу. Много слышала о этом чуде. Оказалось: улица, где мы живем, упирается в лес. Это и есть Беловежская Пуща. Лес высокий, зеленый, ухоженный. Перейдешь через лесную речку по мостику, слева - болото, мхи, справа - возвышенность, заросли молодняка. По лесу в разные стороны идут дорожки к лесным избушкам, где зимой подкармливают зверей и птиц. Все тихо, радостно. Первыми мы увидали небольшое стадо ланей. Хрупкие, приятные, кушают травку. Кто-то спугнул их, и стадо сразу умчалось. Наша группа ходила долго, встречали самых разнообразных птиц, по своему невежеству не знаем их пород. Встречали каких-то зверюшек. Вдали видали оленя. Из леса уходили голодные. А после обеда опять шли в тишину леса. Надоела война. Хоть немного отдохнуть и не думать. Но меня вызвали и направили на медусиление в эвакогоспиталь 489 (начальник Майорчик). Работы очень много. Питание плохое, даже чаю нет. Собирают персонал из групп усиления и 2 августа остановились в имении Екшешево. Раненых много. Пока справляемся. Работа, работа! 20 августа капитан Лерман направлена в другой госпиталь, а к нам хирург Лохов Виктор Иванович прибыл. Сработались.
Сентябрь. Снова мчимся по дорогам. Наши две машины отстали. Поздней ночью, проделав длинный путь, подобрав нескольких раненых по пути, шоферы остановили машины у каких-то открытых ворот. Вдали белел высокий двухэтажный особняк - удивительно красивый корпус на фоне черного хмурого неба. Вылезаю из кабины и удивляюсь: из темноты повеяло таким родным теплом. Быстро пошла к особняку, но не к парадному входу (он, наверное, забит), а со стороны летней кухни, которая за особняком. Дверь заперта. Темнота непроглядная. Мне кажется, я знаю, где ключ. Открыла дверь кухни. Слева на полочке в шкафчике взяла ключ, открыла дверь особняка. Все вошли в небольшую темную комнату. И опять иду к невидимой в темноте двери, открываю. В коридоре поблескивают стекла окон. Направо -дверь в зал, это я знаю. В зале темно, но теплее. Санитар зажег гильзу, поставили стулья и посадили раненых. Смотрю, надо подбинтовывать. Бинтов и медикаментов нет. Но я знаю, что по лестнице направо, на втором этаже, есть дверка, а за ней - белье, простыни. Бегу в темноте по лесенкам. Как они знакомы! Вот и стена. Тут где-то дверка. Шарю по светлой стене руками. А санитар из легкораненых подошел и говорит: «Ты что же, здесь живешь что ли?» Я изумленно гляжу на него - нечего ответить. «Поищи дверку, болтун!» Подошел еще санитар и действительно нашли дверку, открыли ножом. Но там не простыни, а тюки с бельевой материей. Отмотав немного, надрезали ножом и оторвали ткань. Почему-то говорю: «Не громите! Постарайтесь закрыть дверку».
Подбинтовали раненых. И все-таки темно и страшно. Может быть, кто-то следит за нами? Нет! Заперев дверь, легли все в большой зале. Один шофер лег в своей машине на улице. Я спокойна, даже дежурного не оставили. Забрезжил рассвет, все засуетились, хотят пить. «Сходите на кухню, там колодец!» Господи, почему я знаю? Принесли воду, напились, умылись и по машинам. Я долго удивлялась: почему так получилось? И только когда кончилась война, я рассказала маме этот случай. Мама тоже удивились, но сказала, что у папы была странность - он предчувствовал пожары. Выходил на крыльцо, смотрел во все стороны, но потом уходил домой спать. А утром сообщали, что в какой-то деревне ночью загорелся дом, а то и весь порядок сгорел. После ранения в походе против австро-германцев и отравления легочным газом под Залесьем лежал отец в польском особняке, где за ним был надлежащий уход. По выздоровлении прибыл в Богородск (Ногинск), освобожден от воинской службы. Правая рука не гнулась, мучился легкими после отравления газом. Но папа умер, когда я была маленькой...
7 сентября. Наши войска наступают. Сомянка. А Вышков война совсем не тронула. Госпиталь занял польский особняк, похожий на старинный замок, раненых не очень много. В большом зале раненых на носилках ставят на пол, в комнатах на соломе размещаются ходячие. По лестнице на второй этаж идут легкораненые, из которых мы после перевязки набираем санитаров. Они умывают, кормят, поят, ухаживают, водят ходячих и носят на носилках беспомощных на перевязки. Стоят на посту в охране.
В перевязочную вошел лет 17-ти красноармеец. Все лицо черное от запекшейся крови. Протянул окровавленные руки. «Как звать?» «Иван!» «Какой же ты Иван? Хилый, да малой! Да без очереди лезешь! Вон сидит Иван! Как гора! От него фашисты с испугу умирают. Ты за ним будешь!» «Да мне некогда, машина ждет! Только перевязать надо, в артсклад еду!» - Cказал он. «Расскажи, как же тебя?» «Еду в артсклад, пустая полуторка, ничего не боюсь. Ну, кто попусту будет атаковать? Смотрю, пикирует на мою полуторку. Увернулся! Бомба ахнула сзади. Опять заходит. Бьет из пулемета - учится поражать цель. Увернулся! Только кузов прошила, щепки торчат. Опять заходит. Вот тут брызнули осколки стекла, кровью глаза заливает, на руки, на гимнастерку льется. Подумал - умираю. Осколки в руках мешают, а еду. Указатель на дороге - госпиталь. Вот я и здесь». «Ложись, Иван, на стол, сейчас обработаем», - сказал врач. Летят, звеня, в таз стеклянные осколки, капает кровь. Ни стона, ни слова! Вышел весь забинтованный.
- В палату его! Никаких машин! Быстрее поправится!
В особняке лег на солому: «Сестра! Хоть бы простынь дали». «А где их взять? Немного было, в стирку сдали. Вот если одолжишь до конца войны...!» - Говорю ему грустно. Через день Иван помогал раненым и персоналу. Поправляется быстро, не курит, и на перевязку попал быстро. А тут за ним приехала машина. Часть уходит в бой.
...Всю ночь артиллерия долбила землю слева, а там, вроде, был тыл. Волновались раненые. А на рассвете перед особняком, около цветов, разворачивается танк. Крест замазан, но различим. Кто мог, раненые отползли в дальние комнаты. У кого запрятано оружие, пистолеты и гранаты, быстро заняли оборону у входа и окон. Дверь заперли. Танк развернулся, громыхая, и затих. Медленно открылся люк, и вылез тюк белого полотна, а затем еще тюк свалился на землю, показалась новенькая пилотка со звездой, и улыбающийся молоденький Иван - храбрый мальчишка - машет рукой. Кто-то подбежал к танку.
- Ну и дали мы фрицу! Ну и бой был! А я танк на перекраску веду. Выздоравливайте, братишки!
Люк закрылся, танк долго чихал, ворчал с нашего бензина, потом рванулся и быстро исчез. Только долго слышался грохот.
- Что это он?
- Простыни для вас привез! Обещал.
Раненые, переговариваясь, располагались по своим местам. «Геройский сынок! В бою побывал, легко отделался! Неплохо за полуторку - танк!» «Полуторку починят!» - Сказал сибиряк Иван, стоявший у окна и наблюдавший за всем. Его бинты пропитались кровью на груди, в легких хрипит, рука в гипсе.
- Братики! А кто тут бряцал оружием, не сданным по приказу? Да и гранатки не игрушки...
