Алексей... Тебе кто-то рассказал?
Ника.
Дура. Мы близнецы, ты забыла? А у близнецов духовная связь значительно сильнее, чем у обычных сестер. Они чувствуют друг друга на расстоянии. И если умирает один – умирает и другой, где бы он ни был.
Вера.
Мы будем жить, Ника! Дай затянуться!.. Значит, я от тебя завишу?
Ника.
А я от тебя. Что за лейтенант?
Вера.
Веселый и красивый. Истории смешные рассказывает, как они с товарищем Сталиным в бане парились...
Ника.
Врет!
Вера.
Врет. Но смешно... Ника, представляешь, я в кальсонах! А хочу трусики и лифчик.
Проверять же не будут, правда? Ты мне разрешаешь взять из нашего общего белья?
Ника.
Конечно, Вера. Как ты могла подумать!
Вера.
Спасибо, Ника...
Ника.
Мама все еще обижается на меня?
Вера.
Она на твои стихи обижается. А я соскучилась. Почитай, Ника.
Ника.
Я сейчас не пишу. Устаю очень... Хочешь вот это: „Светлеет. Утро. По домам!
Позвякивают колокольцы. Ты хладно жмешь к моим губам свои серебряные кольцы.
И я в который раз подряд целую кольца, а не руки...“
Эпизод 36.
Кабинет Лежавы. День.
Лежава и Иваницкий сидят в креслах в кабинете Лежавы, между ними столик, на столике бутылка с коньяком и – чудо в блокаду! – яблоки.
Иваницкий держит в руках листки рукописи и читает.
Иваницкий.
'...Самолет летел низко над лесом, чтобы не заметили вражеские зенитчики. Вера с тяжелым парашютом сидела, смотрела в иллюминатор и думала. Внизу огни линии фронта. Через 5 минут прыжок – в зимнюю морозную ночь, на вражескую территорию...»
Лежава.
Что думала?
Иваницкий.
Что? Кто? Вера?.
Лежава.
Да, Вера. Что думала?
Иваницкий.
Ничего не думала. Что она могла думать?
Она у меня дальше много думает. А здесь ей некогда думать.
Лежава.
О Сталине думает. Всегда и везде – думает о нем.
Иваницкий.
Хорошо, я поправлю.
Эпизод 37.
Площадь у Смольного. День.
Все здание и памятник Ленину перед входом затянуты маскировочной сеткой. У подъезда несколько машин. Медленно подходят люди. Охрана проверяет пропуска.
Подъехала машина кинохроники. Из кабины выходит оператор, смотрит в кузов.
Оператор.
Прикрой Штюбе. Охрана бодрая, увидят.
Здорово, Гриша!
Высокий человек останавливается и медленно, всем туловищем, разворачивается.
Оператор хочет его обнять.
Гриша.
Осторожно, не урони меня. Здравствуй, Петя.
Оператор.
Да, брат, как тебя доконало. Твои живы?
Гриша.
Если это можно назвать жизнью... Петя, кто это там смеется? Кому так весело?
Оператор.
Так смеется только Иваницкий.
Иваницкий и охранники весело смеются.
Гриша.
Я стал плохо видеть. Скажи, у товарища Жданова надо снять пальто?
Эпизод 38.
Туалетная комната. День.
Светло и чисто. Можно посмотреть на себя в зеркало.
Вымыть руки, вытереть их полотенцем. Причесаться, покурить.
И, главное, разглядеть друг друга. Многие давно не виделись.
Разговоры.
Вынес шкаф не продажу... Не берут. Красное дерево... И прошу всего двадцать рублей, не берут! Чувствую – замерзаю. Не тащить же обратно. Раздолбал на дрова... И тут же продал... За тридцатку. Дрова красного дерева...
Какое количество народо должно умереть, чтобы город капитулировал?
Умоляю, говори тише.
Париж – открытый город. Рим – тоже. И ничего, люди живут.
Умоляю, перестань.
Да плевать я хотел! Власть, имеющая 150 миллионов жизней, не заметит потери двух или трех из них. В сущности, нас уже 25 лет приглашают поскорее умереть...
Все, все, хватит! Я ничего не слышал...
Вдруг из кабины туалета, вместе с шумом спускаемой воды, раздается торжествующий клич. Дверца распахивается. Из кабинки выходит Гриша.
Его землистое лицо выражает потрясение.
Гриша.
Товарищи! Смотрите, товарищи!
Смотрите! И здесь! И здесь! А здесь? И здесь тоже!
