были сложены и завязаны) потушить огонь. В комнате воцарилась тьма. Признаюсь, ни до этого, ни после того мне никогда не случалось бывать в столь удивительной обстановке: в темной комнате на полу лежат связанные люди, четверо, с заткнутыми ртами, я сижу на стуле около груды всевозможных вещей, окруженный полицейскими. Вокруг нас ночь — темная и безмолвная.
И мне сразу пришло в голову сравнение: эти разбойники похожи скорее на жертвы, а мы — служители правосудия — на разбойников, напавших и ограбивших. Так, повторяю, странна и необычайна была обстановка.
Прошло часа полтора.
В дверь, около которой стояли наготове полицейские, раздался сильный стук.
¾ Отворяй! — приказал я, и лишь только дверь отворилась, полицейские бросились на прибывших.
Их было, однако, всего двое, но нагружены они были изрядно.
Схваченные, связанные, они от неожиданности в первую минуту совсем потеряли дар речи.
Через несколько минут они покаялись.
¾ Я — Афанасий Алексеев
¾ А я Иван Комаров
¾ Что же, сознаетесь в том, что занимались разбоем, составив шайку?
¾ Теперь, видно, уж все равно... Попались. Сознаемся...
¾ Где же другие ваши удальцы-товарищи?
¾ А вот у ней кое-кто находится, — ответил Комаров, показывая на Агафью Иванову. — Она напротив тут живет.
¾ Подлец ты, Ванька! — вырвалось у той. — Испугался, выдавать начал! Погоди, отплатим тебе.
¾ А это кто? — показал я на Зубкова и на Павлова. — Тоже в шайке участвовали?
¾ Павлов — да, у него мы жили, он нас за «ткачей» выдавал, а Зубков — тот не грабил сам, а лодку нам давал, места для разбоя указывал.
¾ А где же атаман ваш, Стенька Разин?
¾ Должно, в трактире тут недалече путается. Запил он, с бабами бражничает! — со злобой в голосе сказал Комаров.
Мы бросились с пятью полицейскими, ведя перед собой Комарова, к жильцам Агафьи Ивановой. Связанных остались караулить другие полицейские.
У нее в комнате были нами схвачены остальные участники шайки: крестьянин Василий Финогенов (бывший крепостной господина Кисарова), любовница его Анна Гаврилова, крестьянин Иван Арсеньев Михайлов («Кролик») и мать Агафьи Ивановой.
Защищались они отчаянно! Один полицейский был ранен ножом в руку, другой — в голову.
При обыске в помещении было обнаружено немало награбленного добра.
Время близилось к рассвету. Трудно передать словами радость, бушевавшую в моей груди! Вся шайка налицо, за исключением одного — ее атамана Стеньки Разина!
¾ Слушай, Комаров, я обещаю тебе, что употреблю все усилия к смягчению твоей участи, если ты еще укажешь, где схватить этого Стеньку.
¾ Проклятый татарин! — с бешенством вырвалось у него. — Полюбовницу мою отбил насильно. Я тебе отомщу! Слушай, ваше благородие, тут на тракте, неподалеку от Петербурга, трактир стоит «Александрия». Там он сегодня с Грушкой моей хороводится.
Все было окончено.
Я подал условный свист, и к дому Зубкова подкатили наши две тройки.
¾ Сажай их, братцы! — приказал я.
Как телят, стали сваливать бравые полицейские разбойников в широкие вместительные тройки.
¾ Трогай!
Мы понеслись вскачь.
Не доезжая столицы, у трактира «Александрия» Комаров мне шепнул:
¾ Здесь он...
Оцепив трактир, я стал громко стучаться в дверь.
¾ Что надо?
¾ Отворяй! Именем закона!
За дверьми послышался переполох. «Полиция! Полиция!» — раздались там тихие, испуганные возгласы.
В эту секунду окно второго этажа со звоном распахнулось и из него в одном нижнем белье, с ножом в зубах выпрыгнул человек. Упав и сейчас же вскочив, он быстро побежал направо от шоссе.
¾ В погоню! — крикнул я.
В ту минуту, когда его достигали, он высоко взмахнул ножом, желая, очевидно, убить себя, но было уже поздно. На него насели полицейские и стали крутить ему руки.
Он заревел, как бык, ведомый на заклание, и начал отчаянно защищаться. Двое сильных полицейских в первую минуту отлетели от него, как дети. Он что-то яростно выкрикивал по-татарски гортанным, резким голосом.
¾ Ну, Фадей Иванов, брось... Сам видишь — попался.
Когда мы въехали в город, было уже светло. Ранние пешеходы с удивлением останавливались и глядели вслед двум бешено мчавшимся тройкам, битком набитым людьми в невообразимых одеяниях и даже почти без одеяния, как, например, атаман Стенька Разин.
Прошло уже много времени, а я до сих пор живо помню тот поразительный эффект, какой произвело наше появление со всей шайкой разбойников.
Когда немедленно оповещенный мною прибежал пристав, он от волнения был бледен как бумага.
¾ Батенька... Да неужели? Неужели всех изловили злодеев? Путилин, голубчик, да вы... того... этого... вы замечательный человек!
Он бросился мне на шею и трижды расцеловал.
¾ Скорее... того... этого... рассадить их по одиночным камерам... А я сейчас с докладом к его сиятельству графу Шувалову. Вот радость-то! Ну, он не забудет вас... Награда... повышение...
И умчался как угорелый.
Я принялся наскоро составлять доклад и, признаюсь, посмеивался над физиономиями станового пристава и земского исправника, какие они скорчат, когда узнают, что у них под носом обитала шайка разбойников, которую и арестовали-то даже без их участия!
В три часа дня я был вызван к графу Шувалову.
Он встретил меня ласково, подробно расспрашивал меня о поимке злодеев и тут же заявил мне, что я получу — в воздаяние отлично-усердной службы — денежную награду, чин и повышение по должности.
Я почтительно поблагодарил его сиятельство.
Я сдержал свою клятву, данную себе над изголовьем бедной раненой девочки.
Закипело следствие, начались допросы злодеев, поиски проданных ими вещей. Все потерпевшие признали тех самых, которые нападали на них. Даже выздоровевшая девочка, дочь Зубковского, узнала Стеньку Разина. Впрочем, особенно допытывать их не приходилось: они почти все, за исключением Зубкова, чистосердечно покаялись во всех своих преступлениях.
Почти все свои преступления они совершали вместе. Ограбив и убив, они деньги делили на равные доли, часть похищенного сбывали в Толкучий, часть увозили — в большинстве случаев на лодке — в помещения «ткача» Павлова — в Смоленскую слободу.
Следствие закончилось довольно скоро. Все они были преданы суду, которым приговорены к ударам плети, к наложению клейма и к ссылке в каторжные работы.
Число плетей Комарову было уменьшено.
