паровоз, который держал путь на Самару. На станции перед самым отъездом Антон Павлович едва успел отправить телеграмму в Ялту дорогой Евгении Яковлевне: «Милая мама, благословите, женюсь. Уезжаю на кумыс. Адрес: Аксеново, Самаро-Златоустовский. Здоровье лучше. Антон».
Вот как все было, Оля. А ты…
Мыслимо ли сравнивать, горько сокрушалась Ольга Леонардовна, брак ее, 40-летней, зрелой, умудренной жизненным опытом женщины, первой актрисы России, с лихорадочным желанием этой соплячки, из кожи вон лезущей, лишь бы только поскорее обрести статус замужней дамы?!. Какая же все- таки она дуреха, только фамилию опозорила… Хотя, усмехнулась Ольга Леонардовна, какую именно из наших двух фамилий?..
Свершивший по наущению Шопенгауэра свой неразумный поступок, 23- летний Михаил ликовал. «Моя жена красавица! – сообщал он одному из друзей. – Жена моя – не по носу табак… Да, я думаю, не легко тебе представить меня рядом с красавицей женой, семнадцатилетней изумительной женкой».
Потом искренне каялся перед своей милой тетушкой, Марией Павловной: «Машечка, хочу поделиться с тобой происшедшими за последние дни в моей жизни событиями. Дело в том, что я, Маша, женился на Оле, никому предварительно не сказав».
Но прошло какое-то время, и в сердечных излияниях Михаила Александровича появились новые нотки: «Свою молодую красавицу жену я… горячо полюбил и привязался к ней. Со свойственным ей чутьем она угадывала, в какой душевной неправде я жил, старалась помочь мне, но все же тоска и одиночество не оставляли меня. В моем письменном столе лежал заряженный браунинг (обратите внимание, читатель, на эту деталь и помните слова Антона Павловича: «Если в первом акте на сцене висит ружье, то в последнем…» –
Не менее года родители Ольги, уже носившей фамилию Чехова, демонстративно избегали общения с дочерью-сумасбродкой и, тем паче, с ее избранником из скоморошьего племени. Но стоило театральной критике перевести Чехова из безвестных лицедеев в разряд «самых многообещающих российских актеров», как высокомерие Книпперов сменилось милостью и смирением перед свершившимся против их воли фактом.
Своей очередной победой Михаил тут же похвалился перед хранительницей всех его душевных мук и переживаний, доброй «Машечкой»: «Твой гениальный племянник приветствует тебя и желает сказать, что принят он здесь, у Олиных родных, чудно… Сегодня Олины идут на «Сверчка». Стремлюсь домой к маме, и если бы мне не было так хорошо у Олиных родителей, то я давно погиб бы от тоски… В ожидании Вашего сиятельного ответа. Граф Михаил Чехов».
«Домой, к маме…» Именно Мишиной мамаши молодые опасались пуще огня. Наталья Александровна, освободившаяся от гнета Александра Павловича, успешно завладела сыном, его помыслами и поступками. Она сразу настояла, чтобы молодожены проживали вместе с ней. И хотя комнат в квартире было предостаточно, Ольга в каждой из них встречала ревность, злобу и ненависть, царящие «полумрак, тесноту, спертый воздух, брюзжащую больную мать с иссохшей, порабощенной няней».
Ко всему прочему Михаила неожиданно, ни с того ни с сего стала преследовать навязчивая мысль об опасности, которая угрожает его матери: «Увидев однажды, как горько и тихо плакала она, сидя в своей полутемной спальне, я вдруг «увидел» ее в момент самоубийства и с тех пор стал следить за ней, чтобы успеть предотвратить несчастье».
Но что же наставники? Почтенные старцы молчали. За исключением Фрейда, который торжествующе усмехался…
Помимо упомянутых первой и второй, у Михаила существовала еще и третья жизнь, доставшаяся ему в наследство от отца. И по утрам ему меньше всего на свете хотелось отвечать на вопросы жены: где был? где пропадал? с кем? почему не позвонил? Ведь я ждала, нервничала, волновалась, заснуть не могла.
Ясно, нервничала… Ясно, ждала, заснуть не могла…
«Откуда у тебя столько равнодушия? Почему ты позволяешь себе то, что не позволил бы ни один любящий мужчина?» – «А ты что, знала много мужчин и научилась сравнивать?..»
От столь жестких обвинений у Ольги на глаза навертывались слезы, а голос подводила дрожь. Не переносящий подобных сцен Михаил сам терзался: почему он ведет себя как свинья? Но ответа не находил. Мозги не работали, и он не мог придумать что-нибудь вразумительное, логичное. Только что же сказать?
Вот он, трудный итог жизни: четверть века за плечами, а он даже врать складно не научился. Кажется, даже не повзрослел.
– А ты знаешь, что у нас будет ребенок?..
Вот те и на! Оказывается, да. Однажды тихий амур успел-таки задеть своим крылышком Ольгу, и ей, уже примерявшей на себя роль Нины Заречной, пришлось готовиться стать матерью. Все перепробованные народные средства – от обжигающих горчичных ванн и каких-то отвратительных травяных отваров до нелепых прыжков на пол со стола и высокой кухонной табуретки – желаемых результатов не приносили, все было впустую, выкидыша, увы, так и не случилось.
Новорожденная девочка доставила неописуемую радость разве что Ольге Леонардовне. Забыв все прежние обиды, она оповещала питерских родственников: «Наконец-то наши дети разродились. Ах, как мучительно было ждать и так близко ощущать, как Оля страдала. Часов 15 она кричала, выбилась из сил, сердце ослабело – тогда наложили щипцы и вытянули 10-фунтовую здоровую девочку. Мы уже решили, что губы Олины, нос Мишин, а раскрывающийся левый глазок – в меня. Миша с любопытством рассматривает незнакомку и говорит, что пока никакого чувства не рождается – конечно, пока…»
Девочку при крещении назвали традиционным семейным именем – Ольга, однако в семье все (за исключением родного отца) стали называть ее Адой.
Молодой папаша, обойденный вниманием и заботами, тут же внезапно занемог: стал жаловаться на обострение аппендицита, говорил о необходимости операции. А тут еще и воспалились гланды – ни дышать, ни говорить не было сил… Но, к счастью, обошлось.
Для Адочки мигом была найдена няня, m-me Лулу, которая забрала девочку к себе. Ведь мамочка все равно была настолько слаба и немощна, что кормить дитя не могла. Да и богемные привычки забыть было невозможно. Ко всему прочему Оля вскоре начала на правах вольнослушательницы усердно посещать утомительные занятия в школе-студии МХТ, а также наведываться на курсы в Училище живописи, ваяния и зодчества в мастерской самого Юона[8].
Правда, «капсульке моей не особо приятно было сидеть в городе, – полагал внимательный супруг, – ибо она мечтала о набросках где-нибудь в полях, но что делать, надо было бы ей не выходить за меня…».
Несчастный Володя Чехов, уже как будто бы смирившийся с судьбой, попытался найти утешение в объятиях Олиной сестры Ады. Но напрасно, приступы ревности по-прежнему терзали его.
Безнадежно влюбленный юноша бросил свой юридический факультет и с тех пор с утра до ночи стал пропадать в театре, куда его пристроили (опять-таки благодаря фамилии) на какую-то должностишку, кем- то вроде статиста или декоратора. Ему было все равно, лишь бы иметь возможность чаще видеть Оленьку. Но она его по-прежнему не замечала.
Финал романтической истории оказался трагичен. Прямо в театре во время спектакля в Мишиной гримерке и из его же браунинга (словно помня предостережение Антона Павловича) Володя Чехов застрелился.
Было заведено следствие. Хотя Миша в момент смертоубийства находился на сцене, свидетелями чему был и переполненный зрительный зал, и все актеры, с него все же взяли подписку о невыезде. А Оля еще долго потом обнаруживала в своей комнате в самых неожиданных местах тайные любовные записочки от Володи.
Очень может быть, тот роковой выстрел и заставил Ольгу принять окончательное решение: бежать отсюда, из Питера, из России. И как можно скорее. Но, прежде всего, от Михаила. Они развелись в декабре 1917 года.
Великую революцию, происшедшую в России, молодые даже не заметили, проворонили. Все проходило мимо, мимо, мимо…
Москва, 1918 год
…Было такое ощущение, что голова гораздо тяжелее всех прочих частей тела. Во всяком случае,
