– как уехать, если постоянно ждешь вестей? В тот день она не могла заснуть: душили странные предчувствия. Прищурив глаза, она смотрела, как садится солнце. Внезапно ей показалось: огромный кровавый шар треснул и взорвался. Или что-то взорвалось перед мысленным взором Авдотьи? Она схватилась за голову и вдруг осознала – случилось что-то ужасное!
А в это время на далеком поле боя выстрелила пушка. И Михаил Долгорукий – храбрец, весельчак, любимец всей армии – упал навзничь: его разорвало огненным ядром.
С тех пор прошло десять лет. Но разве время измеряется годами? Княгиня вздохнула: все измеряется страданиями. Нет, никто не видел ее плачущей, но и смеющейся не видел никто. Ее ночной салон по- прежнему – избранное место, куда допускаются немногие. Конечно, милому сорванцу Пушкину Авдотья пошлет приглашение. Вчера Андрей Карамзин сказал ей: «Пушкин влюбился в вас смертельно. Он лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви». Карамзин ошибся: Пушкин посвятил Голицыной оду «Вольность» и еще многие строки. Хотя никакой «любви» у них быть не может: он только входит в жизнь, a Princesse Nocturne уже прожила свои 38 лет. Да и не до любви ей…
Княгиня присела к столику перед кроватью, открыла темно-синий сафьяновый бювар. Там хранились листы, исписанные Михаилом: формулы, задачки. Некоторые она так еще и не решила…
В 1835 году в Париже, куда перебралась Авдотья, вышла ее математическая книга «Анализ силы». Княгиня Голицына стала первой русской женщиной-математиком, издавшей свои труды. Так что первенство великой Софьи Ковалевской – просто красивая легенда. Судьба преподнесла Авдотье и еще один подарок. Ее «благоверный» муж влюбился. Теперь он униженно просил развод. Но она ему отказала! Потом, правда, прислала развод из Парижа. Да только «мужнина невеста» к тому времени дала ему от ворот поворот. Вот тогда-то Авдотья и посмеялась наконец!
Салон Княгини Ночи стал достопримечательностью Парижа. Там бывали все сливки культуры – от Дюма до Сент-Бёва. Голицына издавала свои книги: записки, литературные труды. Но вдруг начала болеть и решила вернуться на родину.
15 января 1850 года в своем петербургском доме Княгиня Ночи уснула в последний раз. Конечно, днем. Но оказалось, смерти все равно – день или ночь. Главное, что княгиня спит.
«Буду там, где мое сердце!» – говорила княгиня. Ее и похоронили в Александро-Невской лавре рядом с могилой Михаила Долгорукова.
«Блистательна, полувоздушна…»
Ее звали русской богиней танца. Ее пленительное имя осталось во всех мемуарах. В нее были влюблены лучшие мужчины России. Ее образ запечатлен Пушкиным в «Евгении Онегине»:
Вечером 30 августа 1816 года все подъезды к Большому Каменному театру были запружены бесчисленными каретами. Петербургская публика спешила на премьеру балета «Ацис и Галатея», поставленного знаменитым Шарлем Дидло. В роли нимфы Галатеи ожидался дебют многообещающей юной танцовщицы Авдотьи Истоминой (1799–1848).
Синий бархатный занавес поплыл, и появилась Она – гибкий стан, тугие пряди кудрей, темные выразительные глаза и обворожительная улыбка. Скучающие сановники с первых рядов кресел схватились за лорнеты. С «левого фланга» партера, где обитала «золотая молодежь», послышались стоны восхищения. И все пять позолоченных ярусов разразились рукоплесканиями.
Только вот замешкавшись после поклонов, Истомина услышала, как одна балетная фигурантка зло шептала другой: «Представляешь, Дунька так возгордилась – от поклонников нос воротит! Да кто она такая?!»
В самом деле – кто? Дуня не может ответить на этот вопрос. Когда ей было 6 лет, какой-то неизвестный музыкант-»флейтщик» привел ее в Театральное училище. В списках театральной конторы ее записали дочерью полицейского прапорщика Ильи Истомина. Но каков он был, этот Илья Истомин, Дуня не помнила. Помнила только, что мама ее, Анисья Ивановна, к тому времени уже умерла.
В Театральном училище учили всему – петь, танцевать, декламировать стихи и играть роли. По окончании «курса» кто-то шел в певцы, кто-то – в драматические актеры. Дуня стала «танцоркой». В первый раз вышла на сцену в 1808 году, когда знаменитый балетмейстер Шарль Дидло ставил свой новый балет «Зефир и Флора». В партии Флоры тогда блистала незабвенная Мария Данилова. А 9-летняя Дуня Истомина сначала изображала Купидона в розово-воздушном костюмчике, а потом выезжала на сцену на большом бутафорском лебеде. А уж как она старалась! Другие девочки могли и покапризничать, но крошечная Дуня – никогда. Она-то ведь знала: ей идти некуда. Другого дома, кроме этого училища и театра, у нее нет.
И вот 30 августа 1816 года сам Дидло, всемогущий повелитель императорской сцены, поручил 17- летней выпускнице роль прелестной нимфы Галатеи в своей новой премьере.
Казалось, жизнь несет одни радости. Но случилась оказия: лукавая танцовщица пленила сердце 22- летнего кавалергарда Василия Шереметева. Казалось, что такого? Офицеры часто волочились за танцовщицами. Да вот только кавалергард Шереметев влюбился.
А серьезных отношений свет не одобрял. Ведь танцорка Истомина была сиротой на казенном коште, а Шереметев – наследником графского рода. К тому же Дуня легкомысленна и беспечна. Впрочем, как жить иначе в 18 лет? Подарки, званые обеды, балы и маскарады – жизнь баловала юную танцовщицу. Правда, больше, чем на балах, Дуня любила бывать в литературных салонах, где Пушкин и Грибоедов читали свои стихи.
Пушкин был ровесником Истоминой, а вот Грибоедов – к тому времени уже автор модных вальсов и водевилей – четырьмя годами старше. Он был умен, саркастичен, по-взрослому влюблен в приятельницу Истоминой – балерину Катеньку Телешову. Дуня считала Грибоедова старшим братом и слушалась во всем, кроме одного: Александр считал, что взрывной и безумно ревнивый Шереметев не годится ей в поклонники.
Да и что считать? Весь Петербург знал, что ревнивец поколачивает танцовщицу. Не раз Истомина замазывала гримом синяки перед спектаклями. Да только кто скажет – может, это любовь?..
Однажды Грибоедов пригласил Истомину заехать к нему после спектакля. Он жил у друга – графа Александра Завадовского, тоже офицера, который славился как известный ловелас. Но ведь Дуня собралась не к нему, а к Грибоедову. Даже если и встретится Завадовский, она не позволит никаких вольностей.
Тайком Истомина отправилась в дом Завадовского. Кто же мог знать, что ослепленный безумной ревностью Шереметев увидит это, притаившись за аркой Гостиного двора? Кто мог предположить, что он бросится к своему ближайшему приятелю – бретеру и забияке Якубовичу? И кому в дурном сне могло бы пригрезиться, что этот завзятый дуэлянт уговорит расстроенного Василия стреляться?!
Домой Дуня вернулась поздно. Измученный ревностью Шереметев устроил скандал. Дуня пыталась объясниться. Рассказать, что не была с Завадовским наедине, что там присутствовал Грибоедов. Что просто пили чай. Шереметев уже ничего не слушал.
Утром Якубович принес графу Завадовскому записку от Шереметева, который требовал удовлетворения. «Истомина Шереметеву не сестра и не жена, – беспечно ответил граф. – А за простую танцорку я не дерусь!»
Якубович оскорбился и послал собственный вызов, но не Завадовскому, а Грибоедову, которого считал более виноватым. Грибоедов вызов принял. А через несколько дней, оказавшись в общей компании, Шереметев язвительно спросил Завадовского: «Коль не желаете драться из-за Истоминой, то позвольте узнать, из-за чего драться будете?»
Завадовский пожал плечами, ясно давая понять, что драться вообще не хочет, и потянулся за вазочкой с мороженым. Но тут вспыльчивый Шереметев выпалил: «Вы – трус, милостивый государь!» Завадовский скрипнул зубами – это уже слишком! – и выплеснул мороженое на обидчика. И тогда Шереметев удовлетворенно вскричал: «Вы оскорбили мундир офицера! Теперь – точно дуэль!»
12 ноября 1817 года в два часа пополудни на Волковом поле сошлись Шереметев с Завадовским. Врачей не пригласили – каждый, думая о том, что все участники – хорошие знакомые, не собирался никого убивать. Секундантами выступали Якубович и Грибоедов. Вторая дуэль между ними должна была состояться следом.
