процессов, хотя неожиданное сходство между ними и появляется. Сталинские процессы не происходили на театральной сцене, но, временами, они оставляли впечатление театрального представления. Лавр смотрит на происходящее как на шоу, отстраненно, через театральный бинокль, как если бы он смотрел театральное представление, но на самом деле он командует происходящим на сцене: 'Лавр Федотович взял бинокль и направил на коменданта' (С.204). Одна из сцен финала СОТ заканчивается опускающимся занавесом: 'Жуткий хохот удаляющейся Тройки. Занавес.' (С.272). Такие переключения восприятия с одного плана мысли на другой 'требует изменения настроения' и порождает сатирические эффекты. Правильная идентификация Константина - трудная задача, потому что его данные, ранее собранные Выбегалло, содержат слишком много непостижимой информации. Например, его образование обозначено как синкретическое. Видимо, никто не знает, что это значит. Во всяком случае, Председатель, претендующий на понимание, идентифицирует термин со словом из своего круга знаний (и для собственных целей) - для него 'синкретическое' обозначает 'самокритическое'. Знакомство Тройки с этим термином и выделение его могут быть рассмотрены как забавная сатира на деградацию его в политической и социальной жизни Советского Союза. Термин этот - 'самокритика' - был одним из фундаментальных начал марксистской идеологии и должен был играть ключевую роль в нравственном и духовном развитии социалистического и коммунистического общества200. Это также и сатира на Сталина, который в борьбе со своими советниками 'показал виртуозную игру семантикой... Каждая строка была пропущена через фильтр. Каждое слово, произнесенное оппонентом, было заново истолковано, искажено и фальсифицировано.'201 'Самокритика' была частью периодически проводимой политики признания прошлых ошибок. Она была важным аспектом неожиданных изменений в политике и в периодах обновления и реформ: 'В одном из самых трагикомических эпизодов истории советской культуры Горький призвал к запрещению самокритики. Сталин заметил ему: 'Мы не можем обойтись без самокритики. Мы действительно не можем, Алексей Максимович.'202 Еще большее замешательство вызвано профессией Константина, которая обозначена как читатель поэзии, специализирующийся по амфибрахию. Замаскированная ограниченность познаний Выбегалло позволяет нам предположить, что термин 'амфибрахист' был им записан в деле по ошибке. В ходе разбора предыдущего дела уже была ошибка, касающаяся имени опрашиваемого субъекта, что вызвало долгий спор: '- Дело номер сорок второе. Фамилия: Машкин. Имя: Эдельвейс. Отчество: Захарович... - С каких это пор он Машкиным заделался? - брезгливо спросил Хлебовводов. - Бабкин, а не Машкин. Бабкин Эдельвейс Петрович. - Э-дуль-вейс или Э-доль-вейс? - спросил Фарфуркис.' (С.168,169). Проблема с выражением 'синкретическое' показывает, что Тройка легко путает ученые термины, и настоящая профессия Константина может иметь с чтением поэзии ровно столько же общего, как 'самокритическое' - с 'синкретическим'. Члены Тройки отчаянно стараются постигнуть суть профессии Константина. Наконец Привалов и Амперян, сотрудники Института, выступают 'свидетелями', объясняя действия и цель этой профессии. Они говорят как раз то, что Тройка может понять и желает слышать: 'Ведь он не только читает: ему присылают все стихи, написанные амфибрахием. Он должен все их прочесть, понять, найти в них источник высокого наслаждения, полюбить их и, естественно, обнаружить какие-нибудь недостатки. Об этих всех своих чувствах и размышлениях он обязан регулярно писать авторам и выступать на творческих вечерах этих авторов, на читательских конференциях, и выступать так, чтобы авторы были довольны, чтобы они чувствовали свою необходимость... Это очень, очень тяжелая профессия, - заключил он. - Константин Константинович - настоящий герой труда. - Да, - сказал Хлебовводов, - теперь я уяснил. Полезная профессия. И система мне нравится. Хорошая система, справедливая.' (С.209). Это объяснение и реакция Хлебовводова двусмысленны и действуют как прием иронии. С одной стороны этот отрывок, в его буквальном значении, описывает работу литературного критика; с другой же стороны, впрочем, он эвфемистически подразумевает работу цензора. Пристальный надзор и контроль литературной деятельности (конкретно в данном случае) или вообще любой деятельности для Хлебовводова имеет смысл, и поэтому он относится к такой профессии положительно. Начальный комический эффект, появляющийся в сцене, касающейся возраста Константина, который - по записям - превышает 2000 лет, возрастает, если учесть и сатирический план этого эпизода: '- А может быть он горец, откуда вы знаете? - Но позвольте! - вскричал Фарфуркис. - Даже горцы... - Не позволю я, - сказал Хлебовводов, - не позволю я вам преуменьшать достижений наших славных горцев! Если хотите знать, то максимальный возраст наших горцев предела не имеет! - и он победно поглядел на Лавра Федотовича. - Народ... - произнес Лавр Федотович. - Народ вечен. Пришельцы приходят и уходят, а народ наш пребывает вовеки.' (С.211). 'Горец' - так обычно называют жителей кавказских республик. Сталин был грузином и иногда его называли 'горцем', как упомянуто в интервью с Г.Дж.Уэллсом203. Заявление Хлебовводова двусмысленно, и его смыслы сталкиваются друг с другом. С одной стороны - это метафорическая хвала знаменитому кавказскому долгожительству, необычности и величию этих народов в целом. С другой стороны - выразительный взгляд Хлебовводова показывает, что заявление - и превозношение начальства, которое он полагает бессмертным. Определенность абсолютной власти приводит Лавра к самообману, к цинизму. н видит себя истинным народным вождем и часто упоминает о себе как о 'народе'. Его идентификация с народом, впрочем, скрывает в себе несоответствие, являющееся источником глубокого комического эффекта. В приведенной выше сцене комичность усиливается и замешательством остальных членов Тройки, вызванной туманными словами Лавра. Они чувствуют два слоя этого высказывания, но не хотят ошибиться, высказав неверную догадку; они предпочитают промолчать, нежели вызвать недовольство Председателя. Синекдоха Лавра построена на словах Христа из Нового Завета: 'Небо и земля прейдут, но слова мои не прейдут' (Матфей 24:35) и цитате из Ветхого Завета: 'Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ - трава. Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно' (Исайя 40:07-08). Речь Лавра искажает библейские строки, приобретая - для знающих Библию - оттенок комической иронии. По Библии, 'Народ - трава', он не вечен. Лавр, впрочем декларирует веру в бессмертие народа, и, если мы предположим, что он идентифицирует себя с народом, его слова будут выражать пустую претензию на божественность и неиссякаемость его власти. Мегаломания Председателя и отношение к нему подчиненных напоминают случай культа личности. Хинглей указывает, что, когда Сталин говорил о народе, о пролетариате, этот термин 'постепенно сводился - в устах Генерального Секретаря - к синониму для местоимения первого лица, единственного числа'204. Конец 1929 года 'ознаменован не только началом неприкрытого единовластного правления Сталина, но и культом Сталина во всей его кошмарной сущности... форме обожествления правителя, восходящей к египетским фараонам.'205 Дмитревский показывает Сталина воплощением русского национального коммунизма. Диктатура Сталина была национальной, народной диктатурой. 'Она была намного теснее связана с массами, чем любая так называемая демократия'206. По словам Геллера, Дмитриевский видел в Сталине предшественника будущего российского Цезаря, строителя будущей, националистической России. Фактически, Сталин и был Цезарем, служащим своим собственным целям и строящим собственное, чисто сталинистское, государство207. По иронии судьбы, Сталин не знал о жизни в 'глубинке'. По словам Хрущева, 'Сталин отделил себя от народа и никогда никуда не ездил... Последний случай, когда он посетил деревню, был в январе 1928 года'208. Это безразличие к судьбе народа сатирически выражено в отношении Лавра к людям. Подобно Сталину, он избегает всякого контакта с ними. Войдя в комнату для заседаний, он приказывает закрыть открытое окно и задернуть шторы. Он сопровождает это решение двусмысленной ритуальной фразой: 'Народу это не нужно' (С.203).
Помимо пришельца Константина, есть и несколько других случаев необъясненных явлений, которые рассматривает Тройка: Федя Снежный Человек, старик Эдельвейс и его эвристическая машина, говорящий клоп Говорун, птеродактиль Кузьма, плезиозавр Лизка и другие. Эта коллекция странных и фантастических существ воплощает разнообразие, безграничность и богатство форм жизни. Эти странные существа изображают все иррациональное, свободное и воображаемое, они могут символизировать мир за пределами здравого смысла - сверхъестественный и магический. Усилия Тройки по объяснению и утилизации таинственных явлений высмеивают жестокие попытки ограничить свободу и фантазию людей. Проводя процессы мистических существ, Тройка никогда не вдается в определения необъясненных явлений и никогда не задается вопросом, каковы могли бы быть критерии их классификации. Это вовсе не удивительно, поскольку деятельность Тройки подчинена их политической цели - контролю населения и господству над ним. Для достижения ее требуется уничтожить возможного оппонента. Тройка считает таинственных существ либо бесполезными, либо вредными для своей власти. Чтобы справиться с этой опасностью, используется политика рационализации и утилизации - как причина для существования
