Вошедший снял котелок.
— Доброе утро, мистер Корам, — сказал он.
Его голос напоминал отдаленное громыхание пустых бочек; акцент был неуловим.
— Доброе утро, — (детективу), — мистер Гримсби. Доброе утро, мистер Сирльз. Ваш друг, мистер Глейд, сообщил мне, что я найду вас здесь. Доброе утро, инспектор. С мисс Корам я уже поздоровался.
Он достал из-под подкладки своего котелка крошечный цилиндрический пузырек для благовоний и увлажнил несколькими каплями свой высокий, бледный лоб. Воздух наполнился запахом вербены. Затем странный гость вернул пузырек в котелок, а котелок снова водрузил на покрытую редкой порослью макушку.
— Слышен здесь запах мертвецов! — сообщил он.
Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку — столь нелепым показался мне на первый взгляд тот поразительный человек, что известен под именем Мориса Клау.
— Мистер Корам, — продолжал он, — я старый глупец, которому снятся иногда мудрые сны. Изучение преступности — хобби занятого человека. Я видел убийства на Золотом берегу[8], где черная лихорадка плясала в воздухе над мертвыми, словно неотлетевшая душа, я видел кровь в арктической Лапландии, где от холода она превращалась в красный лед, не успев вытечь из вен. Разрешите ли мне попытаться вам помочь?
Все мы, включая полицейских, были впечатлены его словами.
— Безусловно, — ответил Корам, — не соизволите ли?
Морис Клау склонился над мертвым телом.
— Вы сдвинули его с места! — резко произнес он.
Ему разъяснили, что сделано это было исключительно в целях медицинского осмотра. Морис Клау рассеянно кивнул. Вооружившись большой лупой, он стал осматривать тело бедняги Конвея. Он исследовал волосы, глаза, руки и ногти убитого, после провел длинными, гибкими пальцами по полу рядом с телом — и вдохнул запах пыли.
— Будьте добры поведать мне, что произошло, — сказал он, выворачивая карманы убитого.
Корам стал рассказывать о случившемся; тем временем Клау задавал ему странные вопросы и успел внимательно исследовать чуть ли не каждый дюйм Греческого зала. У стенда с арфой он замер и вперил взгляд в инструмент.
— Вот здесь несчастья средоточье, — пробормотал он. — Что известно мне о подобных греческих инструментах? Дайте поразмыслить.
Он закинул голову назад, зажмурив глаза.
— Столь редкие предметы старины, — снова загромыхал голос Клау, — имеют свою историю, и преступления, ими порождаемые, носят циклический характер.
Рукой он медленно изобразил в воздухе окружность.
— Будь только мне известна история этой арфы! Мистер Корам!
Он бросил взгляд на моего друга.
— Мысли вещественны, мистер Корам. Если мне будет позволено провести ночь здесь — на том самом месте, где пал бедный Конвей — я сумею из окружающей атмосферы (а она подобна чувствительной фотографической пластине) извлечь картину, которую сознание его, — и он указал на Конвея, — запечатлело последней!
Человек из Скотланд-Ярда засопел.
— Вы что-то похрапываете, друг мой, — сказал Морис Клау, поворачиваясь к нему. — Вы сопели бы куда меньше, пробудившись с воплем ужаса в пустыне; да, крича от страха при виде сочащихся кровью клювов стервятников — последнего страха, что познает сознание того, кто умер от жажды на этом проклятом месте!
Это было сказано так, что все мы почувствовали, как мурашки забегали у нас по спинам.
— Что же иное, — продолжал таинственный старик, — как не одическая сила, эфир — называйте его, как хотите — переносит беспроводное сообщение, молнию? Это громадная, невидимая, чувствительная пластина. Вдохновение и то, что вы именуете удачей или невезением — лишь ее отражения. Высшая мысль, предшествующая смерти, отпечатывается на окружающей атмосфере, подобно фотографии. Я научил сознание, — он прикоснулся ко лбу, — воспроизводить эти фотографии! Могу я провести нынешнюю ночь здесь, мистер Корам?
Где-то там, под непритязательной внешностью Клау, на миг показался образ истинного величия. За толстыми стеклами пенсне на мгновение блеснул луч могучего и самобытного разума.
— Буду благодарен вам за помощь, — отвечал мой друг.
— Ночью полиции быть здесь не должно, — прогрохотал Морис Клау. — Неуклюжие констебли, мечтающие о стауте с жареной рыбой, могут затуманить мой негатив!
— Можно это организовать? — спросил Корам у инспектора.
— Дежурные полицейские останутся в вестибюле, если пожелаете, сэр.
— Прекрасно! — громыхнул Морис Клау.
Он увлажнил лоб вербеной, неуклюже поклонился и вышел из Греческого зала.
Вечером Морис Клау появился вновь в сопровождении удивительно красивой брюнетки. Выражение восторга на лице мистера Гримсби из Нового Скотланд-Ярда[9] достойно отдельного упоминания!
— Дочь моя — Изида, — представил ее Морис Клау. — Она помогает проявлять мои негативы.
Гримсби всем своим видом выразил почтительное внимание. Два полисмена остались дежурить в вестибюле, тогда как Морис Клау, его дочь, Гримсби, Корам и я поднялись в Греческий зал. Свет единственной лампы едва рассеивал темноту зала.
— Я распорядился, чтобы камни на арфе Афины осмотрел ювелир, — сказал Корам. — Подумал, что их могли вынуть и заменить поддельными самоцветами. Однако же, все камни оказались на месте.
— Нет-нет, — загрохотал Клау. — Мне это также приходило на ум. Днем никаких посетителей не было?
— Греческий зал был закрыт.
— Это хорошо, мистер Корам. Пусть никто меня не беспокоит, пока дочь моя не возвратится утром.
Изида Клау положила красную шелковую подушку на то место, где раньше лежало тело убитого.
— Еще подушек и одеяло, мистер Клау? — предложил внезапно ставший услужливым Гримсби.
— Благодарю вас, не стоит, — был ответ. — Ибо они будут пропитаны чужеродными впечатлениями. Моя подушка одически стерильна! Волны эфирной бури, что рождены последним всплеском ментальной энергии мистера Конвея, достигнут меня в чистоте! Спокойной ночи, джентльмены. Спокойной ночи, Изида!
Мы вышли, оставив Мориса Клау сторожить призраков.
— Я полагаю, мистер Клау достоин доверия? — шепнул Корам детективу.
— О, без сомнения! — ответил тот. — Во всяком случае, вреда он не принесет. Мои люди внизу всю ночь будут оставаться на посту.
— Вы говорите о моем отце, мистер Гримсби? — послышался нежный, завораживающий голос.
Гримсби обернулся и встретился взглядом с горящими черными глазами Изиды Клау.
— Я лишь хотел заверить мистера Корама, — поспешно начал оправдываться Гримсби, — что методы мистера Клау в нескольких случаях принесли успех.
— В нескольких случаях! — презрительно повторила она. — Что! разве хоть однажды он потерпел поражение?
Акцент у нее, как я определил, несомненно был французский; голос, да и все в ней было очаровательно, о чем красноречиво свидетельствовала подобострастность детектива.
— Боюсь, я не знаком со всеми его расследованиями, — сказал Гримсби. — Могу я вызвать вам кэб?
— Благодарю вас, не нужно, — и она наградила его ослепительной улыбкой. — Доброй ночи.
Корам открыл дверь, и она исчезла. Попрощавшись с дежурившими в вестибюле полисменами, мы с
