Далекое будущее Вселенной Эсхатология в космической перспективе

концепциями воплощения и воскресения в особенности непостижима для сторонников натурализма. Как же нам достичь еще более сложного синтеза, в который будут включены не только воплощение и воскресение, но и эсхатология?

Как мы уже подчеркивали, условия действия эволюции могут быть намного более тонко сбалансированы, чем принято считать. Об этом мы можем судить по двум основным факторам. Во–первых, несмотря на неисчерпаемые комбинаторные возможности биологических форм, особенно молекулярных, конечные их варианты жестко ограничены и отличаются замечательной эффективностью. Во–вторых, в мире вокруг нас мы замечаем удивительную, если не чудесную, экономичность: для создания необыкновенно сложной органической архитектуры, строение которой априори предсказать невозможно, используется ограниченное число строительных блоков (например, аминокислот). В–третьих, мы видим, что с возрастанием сложности, которое мы привыкли называть прогрессом, доступные возмож–ности уменьшаются. Грубо говоря, кем бы ты ни был и что бы собой ни представлял, видеть, слышать, нюхать, а возможно, и думать ты будешь так же, как все прочие. Отсюда два следствия. Во–первых, вполне возможно, что возникновение жизни неизбежно ведет к возникновению развитого разума, который мы называем человеческим. Во–вторых, поскольку мы имеем эволюционное происхождение и являемся в значительной степени частью этого мира, нам следует направлять свое самопонимание прочь от деструктивных импульсов, не забывая о том, что природа и мы — одно целое. И отсюда также имеются два интересных следствия. Во–первых, как уже отмечалось, стоит задаться вопросом, в самом ли деле биосфера — удобный объект для эксплуатации, который мы можем грабить и переделывать по своему вкусу. И во–вторых, если наш разум возник из неких эволюционных предпосылок, возможно, нам стоит гораздо более серьезно отнестись к зачаткам разума у наших братьев по жизни, в особенности позвоночных и головоногих. Нас снова спросят: какое отношение все это имеет к эсхатологии, теории о последних временах, когда будет произведен подсчет накопленным богатствам? Если вселенная — это творение, то у нее есть не только структура, но и потенциал. Если он реализовался в эволюционном процессе, найдя свою вершину в том виде, ради которого было совершено воплощение (и который так часто его отвергает), возможно, мысль о конце времен уже не кажется столь фантастичной.

10.6. Эсхатология в других местах?

Но есть ли в других местах что?нибудь, кроме безжизненных планет, солнц и облаков пыли? Большинство современных биологов знакомы с парадоксом Ферми, утверждающим, что, если бы внеземная разумная жизнь существовала, мы бы уже о ней знали — не в последнюю очередь потому, что люди относительно поздно вступили в игру. Энтузиасты SETI в ответ на вопрос: «Где же они?» оглядываются на квазистатистическую основу уравнения Дрейка; однако, похоже, их аргументы основываются в основном на надежде (вполне почтенное чувство), если не на вере, в то, что внеземная жизнь должна существовать. Быть может, дурно так говорить; но, читая некоторые книги по SETI, я не могу отделаться от ощущения, что люди порой пытаются совместить Национальную академию с гольф–клубом и получить в результате какой?то высокоинтеллектуальный джин с тоником. Почему бы не превратить уравнение Дрейка в список покупок: Земля определенного размера [23], к ней, пожалуйста, Луну побольше [22], Солнечную систему с летучим кометным облаком Оорта [35], способным донести до земли все необходимые вещества, и еще вон тот большой Юпитер [45], спасибо; да, и, пожалуйста, положение в галактике поудобнее, чтобы не долетала радиация вон от той сверхновой [27], и так далее. Так что, как я писал в другом месте: «Вполне возможно, что жизнь универсальна — и все же мы здесь одни» [6].

И все?таки при чем тут последние времена? Прежде всего, я полагаю, что от космологической перспективы эволюция только выиграет. Как мы уже видели, комбинаторная бесконечность биологического «гиперпространства» в некотором смысле уменьшает вселенную, однако можно предположить, что навигация в этом пространном море подчиняется куда более жестким правилам, чем принято думать. Далее, биологические структуры потрясающе сложны: как напоминает нам Рассел Стеннард [39], кто бы согласился обменять наш мозг на солнце?

Здесь открываются и новые богословские перспективы. Я начал эту главу с того, как ничтожно человеческое существование в сравнении с космосом. Карл Ранер поворачивает эту мысль неожиданным и ценным образом:

Уже сегодня и еще более в будущем людям, в том числе и христианам, предстоит яснее и радикальнее понять, что само осознание и принятие факта их затерянности в космосе, в сущности, поднимает их над ним и позволяет понять его как выражение того предельного опыта случайности, который они, согласно своей древней вере, должны пережить как конечные существа пред лицом бесконечного Бога. В этом смысле оправданно говорить, что космос стал для человека «более богословским»… В этом смысле чувство космического головокружения можно понять как развитие богословского сознания людей… Если… научное исследование космоса никогда не подойдет к концу и если правы богословы, говорящие о фундаментальной непознаваемости Бога, то наш опыт неизмеримости вселенной — не что иное, как пространственное соответствие богословскому догмату, и ничего другого мы и ожидать не могли (хотя, разумеется, это предположение нуждается в проверке). Если люди перестанут чувствовать себя во вселенной как дома и поймут, что вселенная им не дом, что отражает характер нашего религиозного опыта, несомненно, это будет закономерный элемент судьбы человечества ([32], с. 50; выделения авторские).

Насколько нам известно, мы — единственные существа во вселенной (кроме Творца), хотя бы отдаленно понимающие природу нашего нынешнего жилища. Теперь предположим, что парадокс Ферми верен: мы одни. В принципе жизнь и ее атрибуты, в том числе мозг и сознание, могли бы возникнуть где угодно; но только здесь верно совпали все условия. Эта мысль не отрицает того, что сознание распространено в мире шире, чем принято думать, однако не отрицает и нашего превосходства. Как заметил Ранер [32], вопрос о том, есть ли у животных зачатки речи и сознания, относится к области эмпирической антропологии, а не богословия. И еще он сказал:

Если человеческим существам присуща эта трансцендентальность, если в ней имеется возможность свободной борьбы с самими собой, если человек способен анализировать и исправлять собственное мышление… и если этой трансцендентальности нет в животных (кто?нибудь когда?нибудь пробовал обнаружить ее у животных?), тогда, значит, людям необходимы богословы ([32], с. 43).

Иными словами, размер вселенной напрямую связан с историей человечества. Мы вплетены в ткань вселенной, но разумная реальность существует только здесь. С этой точки зрения, которую, как я прекрасно понимаю, поддержат очень немногие ученые, эсхатологическая перспектива выглядит уже не столь смехотворно. Как всегда, у нас есть выбор. Наше одиночество и уникальность могут быть кошмарной случайностью или же ключом, открывающим все двери. Для некоторых, может быть, это проверка их веры. Здесь возможны вопросы, подобные вопрошаниям Иова. Здесь открывается дверь туда, где эсхатология вновь станет жива и актуальна (см., например, [13, 16, 20, 26, 28, 36]). И быть может, не покидающее нас чувство отчуждения и потери — это не участь разочарованного примата, а обещание огромных, больше известной нам вселенной, чудес, ждущих нас в будущем.