сервис), как сделали многие ваши соратники, и вас оценят по достоинству, сполна, у вас будет вилла, машина, счёт в банке…
Наш человек либо притворно соглашается (если на то дано добро руководства), либо прямо посылает искусителей в разрешённое нормами киноискусства шестидесятых место. Нас не проведёшь, не купишь, не сломаешь!
Но более всего шпионские фильмы сильны в другом. Они убеждают: госбезопасность всё видит, всё знает и всё может. Городской дурачок, астроном на пенсии, чистильщик обуви или офицер буржуазной полиции – любой может оказаться товарищем капитаном. Каждый телефонный разговор, каждая любительская радиосвязь, каждое письмо или телеграмма дотошно изучаются компетентными органами, и потому лучшее, что может сделать человек, – чистосердечно признаться раз и навсегда. Собственно, госбезопасности отводилась роль Верховного Божества. Такое вот кино.
Не раз и не два встречались мне в литературе, как в научно-популярной, так и в художественной, описания экспериментов Джеймса Вайкери, который в далёком пятьдесят седьмом году проецировал кадры с призывами есть попкорн и пить кока-колу во время демонстрации обычных кинофильмов. Эти кадры появлялись на экране на мгновения, сознанием не воспринимались, но после фильма народ бойко раскупал и попкорн, и кока-колу, повышая выручку буфета на статистически достоверную величину.
Правда, эксперты отвергли возможность подобного действия «двадцать пятого кадра», да и сам Вайкери позднее заявил, что результаты эксперимента сфабрикованы. Нет никакой технологии двадцать пятого кадра. А если и есть, то на поведение она не влияет. А если и влияет, то незначительно. А если и значительно, то закон запрещает эту технологию использовать. А если и используют, то лишь для пользы государства.
Общественность восприняла это как неуклюжую попытку скрыть факт того, что людям промывают мозги. Регулярно и без их ведома.
А попытка-то была отнюдь не неуклюжая. Попытка была превосходная. И удалась совершенно. Все бдительные граждане ищут двадцать пятый кадр – и забывают о фильме в целом. Действует или нет появляющийся на сотые доли секунды призыв пить газировку, можно спорить. Но важнее изучать эффект, произведённый содержанием всего фильма.
Миллионам людей перед экраном не мгновениями – часами внушают: «госбезопасность всесильна». Или «нас окружают враги». Или «партия — наш рулевой». Или «богатый – значит кровопийца». Или «слава великому вождю». Или «быть бедным – быть счастливым». Или «умрём с песней по приказу командира». Конечно, лозунги меняются применительно к моменту, теперь уместней «Олигарх – ум, честь и совесть нашей эпохи» или что-нибудь подобное.
Умные люди знают это давно. Когда Владимир Ульянов заявлял: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино», — он понимал, что оно, искусство кино, способно и крепить советскую власть, а способно и разрушить. Потому надзор над фильмами был строжайший, и первый человек страны был и первым зрителем.
Промывают мозги не только в кино. Радио тоже вносило и вносит свою долю. Литература во всех её проявлениях. Живопись. Балет. Любое обращение ко второй сигнальной системе есть в известном смысле воздействие на сознание. Мы привыкли оценивать мир не первой, а второй сигнальной системой. Себе не верим совершенно. Чужому мнению тоже вроде бы не верим, но без него обойтись не можем.
Простой пример: попытайтесь ответить на вопрос, хороший у вас компьютер (телевизор, фотоаппарат, крем для бритья) или плохой. И выясните, что неважно, насколько хорошо компьютер выполняет необходимые именно вам действия. Важно, что говорит о товаре пресса, телевидение, радио, интернет-эксперты. Крут ваш компьютер или нет. Если нет, то человек ощущает дискомфорт, переходящий в стыд. И, если есть копилка, потрошит её и меняет машину с Core 2 Duo на Core i7, хотя девяносто процентов времени он работает в MS Word, а оставшиеся десять приходятся на Media Player Classic и сёрфинг. Если же копилки нет, берёт потребительский кредит (мне кажется, что на одного приказчика в компьютерном салоне приходится двое банковских зазывал).
Насколько мы вообще вольны? Насколько свободны в выборе пойти направо, пойти налево или остаться на диване? Вот я утром пью чай. О марке и не думаю, марка чая мне навязана рекламой безусловно. Но сам чай – пью потому, что мне так нравится, или потому, что мне так внушили?
Хорошо, я не стал смотреть телевизор, решил просто погулять. Иду по Проспекту Революции, а не по Фридриха Энгельса – из нелюбви к немецкому капиталисту-коммунисту, или Проспект Революции просто приятнее для глаз (город наш ни рушить памятники Ленину, ни переименовывать улицы Каляева и Халтурина не спешит; прежде это было признаком консерватизма, а ныне явная фронда: ждите, скоро!).
Гуляю, но куда ни посмотрю – пей кока-колу, пей кока-колу, пей кока-колу. Не мелькание в одну двадцать пятую секунды, а постоянный красочный, огромный плакат (вместо кока-колы может быть любимая партия, предложение взять кредит на доверии, да что угодно может быть).
Возвращаюсь с прогулки, набитый сотнями призывов и команд, включаю компьютер. По своей воле включаю, или я так запрограммирован? Читаю роман ради времяпрепровождения, или его мне навязали, если не прямо, то косвенно?
Некоторые настолько сомневаются в наличии свободной воли, что просто не способны принять срочное решение и опаздывают то в туалет сходить, то лекарство принять, в итоге становясь пациентами психоневрологических диспансеров. Но где кончается действительность и начинается болезнь? Или же действительность и есть болезнь?
Насколько моё сознание, мой разум действительно мои? Как часто разум обрабатывает нужную мне информацию для принятия нужных мне решений и насколько он занят паразитными командами, отвлекающими от процесса эффективного мышления? И даже если я мобилизую волю и ставлю фильтры против непрошеных команд (а сегодня любая команда — непрошеная), то какая часть ресурсов моего сознания тратится на постоянную защиту?
Может, потому и думать трудно? Нет, в самом деле трудно сосредоточенно решать проблему час, другой, третий, день, неделю. Пять минут, десять – куда ни шло, а больше – трудно.
Вот показывают обычный фильм по обычному телеканалу. Беру шахматные часы и засекаю: из часа времени на фильм ушло сорок минут, а двадцать на посторонние сюжеты – рекламу, анонсы передач и т.п. Реклама с анонсами – это сто дополнительных сюжетов к фильму. А представьте, что вы смотрите эпопею «Войну и Мир» Бондарчука, текст Л. Толстого? В канву «Войны и Мира» оказываются вплетены тысячи инородных тел.
Если говорить о кинофильме как о пище духовной, его телепросмотр напоминает странный процесс: ешь вкусный, наваристый борщ, но каждая третья ложка полна дерьма. Самого натурального – по сравнению с Толстым. Две ложки борща, ложка дерьма, и так день за днём, год за годом. Какие последствия оказывает подобная смесь на сознание подопытных? Пьер Безухов намертво связан с моторным маслом, бульонными кубиками, потными подмышками и снадобьями от импотенции. Сцепилось – не расцепишь. И очередная катастрофа очередного авиалайнера идёт в том же ряду – бульонные кубики, дезодоранты, импотенция.
Вот что интересно исследовать: как принудительное внедрение бульонных кубиков в сознание влияет на способность мыслить? Быть может, именно в этом и причина, что возвращение на Луну откладывается, откладывается и ещё раз откладывается? На годы, десятилетия, века?
С другой стороны… Ну кто нам Безухов, кто нам Толстой и даже Бондарчук? И Луна… Светит, и пусть светит. Зато существующая система телевизионного показа разрушает эффект удава: только киногерой, скрипя зубами, начинает хранить верность присяге, как – передохни, скушай шоколадку. Первый, первый, я седьмой, преследую объект – бульонные кубики делают любое блюдо неповторимым! Как вы могли предать родину? Элитная недвижимость в Испании для вас и ваших детей!
И падают чары. И совершенно не хочется являться с повинной. Думаешь: ну откуда им, органам, знать о письме невесть откуда взявшегося американского дядюшки, спрашивающего о радиационном фоне вдоль железной дороги? Они, органы, поди, меняют моторное масло в своих «мазерати».
Нет веры, а безверие рушит великие империи.
Так что выбирайте: либо жизнь без рекламы, либо народ без трепета.
