стяжать что-нибудь при взаимном закладе денег, пользоваться чужим промахом или несчастием и обогатиться на счет своего ближнего, при любезном содействии „бесчувственного“ тотализатора. [... ]
Все были заняты одной мыслью: какая придет лошадь, и сколько за нее дадут?! На всех устах теперь было одно божество – выигрыш! Вся публика жила вне времени и пространства... Все произносили одни только «клички» скакунов... Они были – первые кумиры, и клички их так и носились в воздухе, и, кажется, вся великая Москва была наполнена ими.
Если свежий и незнакомый человек попал бы на это «мытарство» людей и животных, он обязательно подумал бы, что он находится или среди сумасшедших, выкрикивающих членораздельные звуки: «Ле- Сорсье», «Ля-бель-о-буа», «Гьюфа», «Пучинелла», или среди каких-то неведомых иностранцев. Недаром «Дерби» считается одним из выдающихся празднеств столицы. Посмотреть на него, на «сливки общества» съезжаются из далеких городов. Многие портнихи носят специальное название «дербисток» за исключительное шитье нарядов для дам света и полусвета к торжественному дню «Дерби». Газеты переполнены стихами и статьями, посвященными «громадному» призу. Всякая газетная тля строчит в этот день о скачках, рассуждает с видом знатока о шансах лошадей, понимая в них не больше, чем известное «вкусное» животное в апельсинах. [... ]
При гробовом молчании толпы красивой группой двинулись «дербисты» от столба; костюмы жокеев были всех цветов радуги, и много «тотошинских радужных»[184], поставленных на них в тотализаторе, вез на себе каждый из наездников. Когда лошади скученной толпой были за несколько сот метров до выигрышного пункта, вся «масса», как один человек, зарычала: каждый «призывал» свою лошадь...»
Не только специальные журналы по коневодству, но и практически все газеты публиковали на своих страницах отчеты о бегах и скачках, а также «рейтинги» лошадей. Судя по свидетельствам современников, в Москве существовало целое сообщество так называемых «играющих». Все их помыслы были сосредоточены на том, чтобы угадать, какая из лошадей придет первой. В газетах они читали только о том, что «снялся „Фрахт“», «Прогресс» выиграл уверенно; вторым хорошо проведенный «Террор», а «в начале прямой „Гайдар“ кончился».
В силу того что на ипподром приезжали люди с деньгами, сами его окрестности становились притягательными для разного рода криминальных элементов. Группы шулеров специально отправлялись туда, чтобы «пощипать» извозчиков и лихачей, поджидавших возвращения седоков. А несколько ловкачей наладили возле ипподрома подпольную, а точнее «подземную», продажу водки. Они прямо в чистом поле выкопали «схрон». Один из них сидел в «магазине» и подавал наверх бутылки, а его товарищи брали у извозчиков деньги и доставляли заказанную «монопольку».
Борьбу с тотализатором, как источником разорительного для обывателей азарта, Городская дума и общественность Москвы вели вплоть до 1917 года. Однако заправилы «тотошки» имели в Петербурге очень сильных покровителей. Князь А. Г. Щербатов в 1914 году указывал, что «деньги, получаемые от тотализатора, частью идут на подкрепление средств главного управления государственного коннозаводства, частью на призы беговым и скаковым обществам и на содержание их управлений». Только официальная доля этих учреждений составляла 4—6 миллионов руб. в год, а всего оборот тотализатора по России составлял 40—60 миллионов руб.
Максимум, на что пошли чиновники в попытке обуздать разорительную для населения игру, это отмена ставок ниже десяти рублей. Тем самым подразумевалось, что от игры будут отсечены беднейшие слои населения. На практике, по свидетельству В. А. Гиляровского, получилось следующее:
«На бегах устроен уже много лет 10-рублевый тотализатор для того, чтобы не играла беднота. Этим цель достигнута – не вполне. Разве только уж копеечная беднота не играет, а у кого есть рубль в кармане, – тот играть может вскладчину. Для этого по всем местам, главное по дешевым, шныряют „жучки“, собирающие рубли вскладчину, и сообща покупают билет.
Играющий вскладчину рвет свои нервы вдвое больше. Ему мало одного – следить за бегом лошади. У него есть еще более важная задача: следить за тем, чтобы «жучок» не убежал. Повторяется часто, что «жучки» исчезают бесследно с выигрышным билетом – и за это их редко преследуют.
По крайней мере беговое общество, – так как «жучки» для бегового общества весьма желательны, они делают игру, и весьма крупную. Без «жучков» беднота не могла бы играть, а с каждого рубля общество получает 10 коп. за каждый заезд.
За последние годы появились букмекеры. Они перед бегом назначают сумму выдачи на каждую лошадь или просто-напросто уплачивают выигравшему такую же сумму, которая дается тотализатором. Они принимают риск на себя и ничего не платят обществу, обходясь без тотализатора.
Конкуренты тотализатора!»
С ипподромом на Ходынском поле было связано еще одно зрелище, привлекавшее массу зрителей. Речь идет о показательных полетах аэропланов. Первый раз москвичи увидели здесь техническое чудо XX века осенью 1909 года, когда в небо поднял свой аппарат французский авиатор Гийо.
Однако настоящий триумф вызвали полеты С. И. Уточкина, состоявшиеся в мае 1910 года. Москвичи особенно гордились тем, что аэропланом управлял их соотечественник. Полеты русского авиатора произвели на В. А. Гиляровского огромное впечатление, и он не замедлил поделиться ими с читателями «Голоса Москвы»:
«Посредине скакового круга стоял большой балаган на колесах, с несколькими навесами из парусины. Просто-напросто балаган, какие стоят по воскресеньям на Сухаревке. Так казалось издали.
Это я видел вчера с трибуны скакового ипподрома.
До начала полета Уточкина было еще долго – и я поехал в парк и вернулся к 7 часам.
Кругом ипподрома толпы народа – даровых зрителей.
– Поднимается! Сейчас полетит... Вот-вот! – слышны крики.
Входя в членскую беседку, я услышал над собой шум и остановился в изумлении: тот самый балаган, который я видел стоящим на скаковом кругу, мчится по воздуху прямо на нас...
– Как живой!
Конечно, я шел сюда смотреть полет Уточкина на аэроплане, конечно, я прочел и пересмотрел в иллюстрациях все об аэропланах, но видеть перед собой несущийся с шумом по воздуху на высоте нескольких саженей над землей громадный балаган – производит ошеломляющее впечатление. И посередине этого балагана сидит человек.
Значит – помещение жилое.
Несущееся по воздуху!
Что-то сказочное!
Оно миновало трибуны, сделало поворот и помчалось над забором, отделяющим скаковой круг от Брестской железной дороги. И ярко обрисовалось на фоне высокого здания. В профиль это казалось громадной стрелой с прорезающим воздух острием...
Еще поворот, еще яркий профиль на фоне водокачки – и летящее чудо снова мчится к трибунам... Снова начинается шум, напоминающий шум стрекозы, увеличенной в миллионы раз... И под этот шум начинает казаться, что, действительно, летит необычайная стрекоза...
Но знаешь, что этим необычайным летящим предметом управляет человек – и не видишь, как управляет, и кажется:
– Оно само летит!..
Но Уточкин показывает, что это «нечто летящее в воздухе» – ничто без него.
Все время приходится бороться с ветром, и наконец, кажется, на шестом круге ветер осиливает, и быстро мчащийся аэроплан бросает на высокий столб, против середины трибун. Многие из публики заметили опасность: еще несколько секунд – полет кончен, аппарат – вдребезги.
– Наносит на столб!..
– Сейчас разобьется!
И тут исчезает у зрителей летящее чудо и вырастает душа этого чуда: человек, управляющий полетом.
