Четыре часа утра. К стене прижался и дремлет измученный лакей с салфеткой в руках, точно с флагом примирения. Под диваном лежит солидный человек в разорванном фраке – торчат его ноги в ботинках, великолепно сшитых и облитых вином. За столом сидят еще двое солидных людей, обнимаются, плачут, жалуясь на невыносимо трудную жизнь, поют:
– Эх, распошел! – и говорят, что порядочным людям можно жить только в цыганском таборе.
Потом один говорит другому:
– Постой, я тебе покажу фокус! Половой – шампанского!
Половой приносит вино, открывает.
– Гляди на меня, – говорит фокусник, мокренький и липкий. Его товарищ, старается смотреть сосредоточенно и прямо – это стоит ему больших усилий. Фокусник ставит себе на голову полный стакан вина и встряхивает головой, желая поймать стакан ртом и выпить вино на лету. Это не удается ему: вино обливает его плечи, грудь, колени, стакан летит на пол.
– Не вышло! – справедливо говорит он. – Нечаянно не вышло! Погоди, я еще раз сделаю...
Но товарищ его, махнув рукой, вздыхает:
– Н-не надо!
И слезно поет:
– Эх-х, распошел, распошел...
Это, конечно, смешно, однако и грустно».
Не меньше безобразий творилось и в других ресторанах. Так, в «Железнодорожном» гости не только всей толпой кинулись к елке разбирать предназначенные им подарки, но кое-кто из вошедших в раж заодно стал вывинчивать лампочки из гирлянды. Закоренелость «некультурных привычек и грубости нравов» продемонстрировала публика в ресторане «Рим». Не дожидаясь раздачи подарков, она бросилась грабить елку: «дамы и господа» срывали не только украшения, флаги и т.п., но и отламывали электрические лампочки.
Остается добавить, что пока богачи веселились в роскошных ресторанах, «невзыскательная публика, собравшаяся в большом количестве», встречала Новый год в городском Манеже. Впервые это произошло при наступлении 1911 года. И хотя, по свидетельствам репортеров, художественная программа была ниже всякой критики: «актеров, видимо, набрали среди завсегдатаев Хитрова рынка», новшество очень понравилось москвичам из «недостаточных классов». Они искренне веселились, и под сводами громадного здания «стоял дым коромыслом».
Лишь встреча рокового 1914 года по неизвестной причине прошла скромнее, чем прежде. «В этом году, – отмечали газеты, – рестораны не гнались за особым убранством зал. Даже „Метрополь“ уступил своей обычной традиции – никаких гирлянд и аллегорических фигур не подвешено к куполу его роскошного зала. Только зелень у входа и масса цветов на столах. То же самое в „Эрмитаже“, и в „Праге“, и даже у „Яра“, где сохранилось убранство лишь в летнем зале, где кабаре». Тогда же в строгом «Эрмитаже» почему-то отошли от старых принципов и допустили в залы серпантин и игрушки.
Зато шампанского – французского и русского («...преимущественно „Абрау-Дюрсо“ удельного ведомства») – было выпито 30 000 бутылок. Газета «Голос Москвы», подводя итоги праздника, сообщала: «Все магазины и склады в один голос утверждают, что Москва стала пить больше. Объясняют это тем, что торговля в ресторанах стала дольше, да и сидеть в них, благодаря кабаре, веселее».
После бурной ночи тем москвичам, которые служили в казенных и частных учреждениях, предстояло выдержать еще одно испытание – новогодние визиты. Правда, в отличие от рождественских (о них мы еще расскажем) эти визиты носили более официальный характер. Это означало, что требовалось объехать с новогодними поздравлениями всех тех, кто стоял выше по служебной лестнице, то есть любое мало- мальское начальство. Правда, на этот раз не требовалось в каждом доме пить крепкие напитки и угощаться гусем или поросенком – на Новый год обходились подачей для визитеров только чая. Но расходы «на вход» – полтинник швейцару, рубль лакею, докладывавшему о посетителе, – оставались прежними.
С конца XIX века среди москвичей находилось все больше противников архаичной традиции. Они сообщали через газеты, что вместо отдачи визитов пожертвовали деньги на благотворительные цели. Однако не всем такое «вольнодумство» сходило с рук. Начальство (не говоря уже о прислуге) могло затаить обиду и еще долго выказывать знаки недовольства такой неучтивостью. Поэтому число «отказников», судя по газетным спискам, не превышало трех-четырех десятков человек, а на улицах Москвы, благодаря визитерам, 1 января царило оживление.
Вот как его описывал один из литераторов того времени:
«Первый день нового 19... года был великолепный. С раннего утра на ясном голубом небе засверкало солнце, и лучи его точно сливались в стройной гармонии с торжественными волнами колокольного звона, который гудел над Москвою и придавал общей картине еще более веселый, торжественный и праздничный вид.
По улицам Москвы неслись всевозможные экипажи, от щегольской изящной кареты до плохеньких желтеньких саночек «ваньки», от громоздкого, нарядного, но дурно пахнущего автомобиля до простых деревенских розвальней, покрытых ковром и переполненных целою семьей какого-нибудь подгородного жителя, едущего поздравить ради Нового года своих московских родственников. В щегольских «собственных» и в нещегольских наемных экипажах летели по всем направлениям господа визитеры, весело улыбаясь солнечному торжественному дню, весело улыбаясь вынесенному от приятного визита уже впечатлению или – в ожидании такового. Серебрились морозной пылью бобровые воротники статских и военных и подражающих под военных лицеистов; лоснились блестящие цилиндры, пестрели разноцветные военные фуражки и форменные головные уборы; там и сям мелькали треуголки, расшитые золотом».
Как уже говорилось, новогодний праздник приходился на Святки, поэтому после него в Москве еще пять дней продолжался сезон балов и маскарадов – одним словом, сплошное веселье.
«Современная Москва знает два сорта балов и танцевальных вечеров, – отмечалось в обзоре московской жизни, опубликованном в 1914 году. – Первые – это роскошные балы московской аристократии и купечества, „задаваемые“, впрочем, все реже и реже. Вторые – платные, которые устраиваются разными благотворительными обществами и учителями танцев в Благородном собрании и в клубских помещениях.
Московская аристократия количественно уменьшается с каждым годом, а по своей замкнутости и торжественной скуке, царящей в немногих оставшихся особняках, постепенно начинает походить на обитателей Сен-Жерменского предместья в
Париже. Еще сравнительно очень недавно, каких-нибудь лет десять назад, славились ежегодные балы графа Орлова-Давыдова, кн. П. Н. Трубецкого, гр. Клейнмихель. Теперь аристократические и неаристократические семьи собираются почти исключительно на небольшие вечеринки или благотворительные спектакли, после которых молодежь импровизирует бал.
Изменились и самые танцы. Иные отошли в область преданий и окончательно забыты, другие отнесены в разряд «нелюбимых». Старенькое лансье, кадриль с наивными фигурами, полька и полька-мазурка уже не прельщают современных танцоров. Бешеный темп нашей жизни отразился на танце, сделал его живым, прыгающим, увлекательным и даже подчас не совсем приличным».
В начале XX века главным событием сезона был так называемый Предводительский бал, организаторами которого выступали уездные и губернский предводители дворянства. Получить на него приглашение могли лишь самые что ни на есть «сливки общества», прежде всего, конечно, представители родовой аристократии.
По описаниям очевидцев, в праздничный вечер ярко освещенные залы Благородного дворянского собрания[4] напоминали убранством тропический сад. Зелень была везде: на площадках устланной роскошным ковром лестницы, в гостиных и буфетных помещениях, в залах. Портрет Императора помещался как бы в нише, образованной из пальм, лавров и цветов. В Колонный зал вела аллея лавровых деревьев, а в нем самом красовались громадные пальмы, возвышавшиеся над купами цветущих азалий, роз и гиацинтов. Среди листвы светились электрические огоньки.
В Екатерининском зале были сервированы богато убранные буфеты для чая, конфет и фруктов. Буфет
