Однако следует отметить, что, по свидетельствам современников, в заведение пресловутого француза публику, в большинстве своем, привлекала возможность увидеть номера «каскадного жанра» в исполнении танцовщиц, затянутых в трико. Не меньшим успехом пользовались песенки и куплеты фривольного содержания. Достаточно сказать, что именно Омон первым попотчевал москвичей «танцем живота», публичная демонстрация которого была сразу же запрещена полицией. Впрочем, в отдельных кабинетах по заказам «гурманов» его все же исполняли.
Своеобразную атмосферу, царившую в «театре» Омона, описал в 1900 году фельетонист газеты «Русское слово»:
«Длинная душная зала. Облака табачного дыма и крепкий запах винного перегара. Шум, гам, крики... Инде[135] скандалы, инде мордобития, масса пьяных «кавалеров» и туча «этих дам» – вот вам первое впечатление «театра» господина Омона!
Называется «заведение» – театром Фарс, и действительно, для «сокрытия следов преступления» здесь даются на сцене скабрезные фарсы, но это только вначале.
После третьего акта начинается особое представление!
При благосклонном участии публики и милых, но погибших созданий...
Буфет – эта альфа и омега «театра», – торгует на диво! Наглотавшись вдоволь спирта, с возбужденными, красными лицами, с животным выражением в глазах сидит эта публика и с жадностью слушает необыкновенно сальные куплеты, которые ей докладывает со сцены какой-то тощий, черномазый жидок...
Сального жидка сменяет полуголая женщина, за ней другая, третья – целый ряд... На всех языках здесь поется и докладывается то, что шевелит в человеке дурные страсти, разжигает его похоть...
Это – концертное отделение.
Оглянитесь, посмотрите – сколько здесь юношей среди этой публики; молодые, безусые лица, но истомленные, бледные, с явной печатью порока...
Это – завсегдатаи, «обомоновшиеся» молодые люди!
Здесь же масса женщин... Не будем лучше говорить об этих несчастных – я не хочу намеренно сгущать краски...
Третий час ночи.
«Торговля» в полном разгаре... Общая зала с бесконечными столиками – это Бедлам!
Тощие звуки дамского оркестра тонут в хаосе звуков – пьяных криков, ругани... В воздухе висит такой букет винного перегара, что трезвый человек может запьянеть от одного этого воздуха...
И здесь опять женщины – они сидят за столами, группами ходят между ними, загораживают вам дорогу в проходах...
Но главная торговля наверху – там кабинеты...
Не буду смущать воображение читателя тем, что делается в этих кабинетах...
Немало здесь прожжено растраченных денег, немало вспрыснуто преступных сделок...
Стены этих кабинетов пропитаны позором, развратом и...
Здесь все позволено – давай только денег, больше денег!
И здесь замечаются прямо-таки странные вещи: например, еще недавно накануне праздников закрыты были все театры – нельзя было наслаждаться облагораживающим душу зрелищем в это время... «Театр» господина Омона – всегда открыт...
В церквах еще не кончилась всенощная, а здесь уже культивируется разврат в полной мере...»
В качестве меры борьбы с гнездом порока автор фельетона предложил по примеру известного рода заведений удалить этот «театр» за пределы города. В ответ Омон выступил с резким опровержением, хотел даже подавать в суд, но до этого как-то не дошло. А год спустя ему пришлось прочесть о себе в прессе такие строки:
Об особой атмосфере «театра» Омона, о ее пагубном воздействии на неокрепшую молодую душу П. Иванов писал в книге «Студенты в Москве». Герой одного из очерков в поисках радости стал частенько захаживать к Омону, познакомился с певичками, научился кутить и в результате, забыв обо всех науках, превратился в простого прожигателя жизни:
«Дело началось с пустяков. Зашел как-то товарищ и предложил для разнообразия отправиться к Омону. Кстати, у Омона любезно предлагались студентам билеты, оставшиеся непроданными...
Роскошные женщины со всего света, – несравненные красавицы, их ослепительные туалеты, свободные телодвижения очень подействовали на впечатлительного Вознесенского... Он с товарищем остались после представления ужинать в общей зале. Рядом за столиком сидела испанка la belle Алейта; она два раза метнула в Вознесенского большими, черными, искрометными глазами... Нервно вздрагивал венгерский оркестр... Сновали хорошенькие женщины с возбужденными лицами, в ярких костюмах; слышался задорный, веселый смех... Они пили вино... И все это было так хорошо и увлекательно, что приятели незаметно просидели до 4 часов, то есть до закрытия ресторана. [...]
Дома, в меблированных комнатах было так скучно, угрюмые стены давили, лампа горела тускло. А там... ослепительный свет, музыка, женщины... »
В противовес всем этим свидетельствам балерина Н. В. Труханова, начавшая путь в искусство в театре Омона, характеризовала его как место, где в труппе царили патриархальные, семейные нравы. Видимо благодаря этой благостной атмосфере шестнадцатилетней красавице, только начинавшей артистическую карьеру, Ш. Омон с ходу предложил контракт на 500 рублей в месяц, а его помощник представил девушку коллегам как «будущую кабинетную звезду». Значение этого эпитета юной актрисе и ее коллегам лично растолковал владелец театра:
«Мадам и месье, искусством я не интересуюсь. Первое для меня – дисциплина и система, то есть повиновение и порядок. Тут я беспощаден. Я сам им подчиняюсь и служу примером. Я не допущу, чтобы мои служащие были хуже меня самого.
Второе: прошу без капризов и предрассудков. Вы начинаете работу в 7 часов вечера. Спектакль кончается в 11 с четвертью вечера. Мой ресторан и кабинеты работают до четырех часов утра. Напоминаю, что, согласно условиям контракта, дамы не имеют права уходить домой до четырех часов утра, хотя бы их никто из уборной и не беспокоил. Они обязаны подыматься в ресторан, если они приглашаются моими посетителями, часто приезжающими очень поздно. Представляю вам мою правую руку – метрдотеля Мюрата. Он-то и будет иметь с вами дело»[136].
По воспоминаниям Н. В. Трухановой, молва о безнравственности, царившей «у Омошки», не имела ничего общего с действительностью. А чтобы не встать на скользкий путь за пределами заведения, ей достаточно было строго следовать наставлениям администратора театра Н. В. Морозова:
«Осуждение, позор, это все условности и чепуха для романов. А на жизнь нужно смотреть проще. Чем страшен наш вертеп? Дурной о нем молвой? Но это и не публичный дом, чтобы о нем ни говорили! За так называемой нравственностью или нравами следит полиция и зоркий глаз самого хозяина. В кабинетах на дверях нет задвижек. По коридорам снуют шпики в штатском платье. Всем нам – администраторам, хозяйкам хоров, всему персоналу – приказано строго следить как за поведением артистов, так и за поведением посетителей. Если вы, по обязанности, и просидите до четырех часов утра в нашем ресторане, так это не значит, что вас могут обидеть.
Опасность состоит только в пьянстве, потому что можно спиться, а в этом случае такой, как вы, девчонке легко в два счета и вовсе можно скатиться. Закружат вам голову, начнут соблазнять посулами, а иногда и молодостью да красотой – и крышка!.. А чем это кончается? Озолочением? Свадьбой? Да нет! Это кончается венерическими болезнями, незаконными детьми и позором. Вот она – неприкрашенная правда! Вы обязательно должны вбить себе в голову, что ни при каких обстоятельствах, никогда капли алкоголя в рот не возьмете и что, кто бы за вами ни ухаживал, вы с ним вне театра не увидитесь. Только тогда вы не
