заведениях. Особенно следовало следить за тем, чтобы в «номерах» не находили приюта беспаспортные, подозрительные личности и беглые преступники. Даже размер платы за комнату утверждался обер- полицмейстером.
Содержательницы «домов свиданий» отвечали за здоровье «работниц», а при отсутствии у них «санитарных альбомов с надлежащей визой» могли угодить под суд. В «заведениях» запрещалось торговать спиртным и табаком, а также подавать это «гостям», даже если они все принесли с собой, иметь и вывешивать царские портреты, устраивать игры в карты, кости, шашки и т.п.
Инженер Н. М. Щапов вспоминал, как после отказа девушки, за которой он ухаживал, выйти за него замуж, он залечивал сердечные раны в «доме свиданий»:
«Откуда-то я узнал, что на Сретенском бульваре есть француженка мадам Люсьен. Можно к ней зайти и иметь свидание. Приходишь; тебя прислуга провожает в изящную комнату. К тебе является девица. Можно с ней поговорить. Потом она исчезает, а является сама мадам – тоже изящная, а не как толстуха в доме. Спрашивает, нравится ли мадемуазель. Если нет, присылает другую, если да – берет 10 руб. и присылает первую. Рядом с комнатой – другая, с постелью, и все.
Как я понимаю, к ней заявились женщины другой специальности, хотевшие подработать – девушки мелких профессий, а может быть и семейные женщины. После проверки внешности и туалета они у нее дежурили в отдельные вечера, может быть по две-три, смотря по тому, сколько у нее было кабинетов. Если у них были дома телефоны, она могла их по надобности вызывать. Невыгода мадам Люсьен была в том, что гость, познакомясь с девицей, мог потом с ней встречаться и вне дома. Так поступил и я, познакомясь с какой-то полькой. Она не дала адреса, но дала телефон (каких-то меблированных комнат).
Встречались мы с ней в гостинице «Эрмитаж». [...]
У мадам Люсьен в сентябре 1911 года я и встретился с моей первой женой. Она была в изящном розовом платье с буфами. Назвалась Клавдией. Я для знакомства ее поцеловал, она сказала: «Поцелуйте еще, я люблю, когда меня целуют». Не помню, встречался ли я с ней там же еще. Но узнал ее телефон. Она жила в меблированных комнатах на углу Садовой и Владимиро-Долгоруковской. Вероятно, бывал у нее на дому и бывал с ней в ресторанах – в отдельных кабинетах. Кажется, я стеснялся показываться с ней открыто в общих залах, а в богатых ресторанах были кабинеты и в них диваны. Официанты, подав кушанья, уже не появлялись в кабинет без вызова, хотя кабинет и не запирался» [168].
В воспоминаниях Н. А. Варенцова описан забавный случай, произошедший в «доме свиданий» с фабрикантом И. П. Кузнецовым. Он был женат на молодой красивой женщине, но, ревнуя, держал ее взаперти. Сам же купец любил весело провести время в обществе «милых, но падших созданий». Как-то его жена познакомилась у портнихи с дамой, оказавшейся сводней, и стала втайне от мужа ездить «по вызовам».
Сам Кузнецов, не называя своей фамилии, не раз пользовался услугами этой самой сводни. Однажды он ей заявил: «Что ты мне приводишь женщин, доступных всем; достала бы хорошую, неизбалованную, семейную, я тебе заплатил бы триста рублей».
Вспомнив о своей новой знакомой, сводня ответила: «Доставлю – будешь доволен!» Вызванная по телефону, жена Кузнецова скоро приехала и, войдя в комнату, увидела своего супруга. Она не растерялась, бросилась к мужу и стала от души лупить его по щекам, приговаривая: «Вот, наконец, мерзавец, я тебя поймала, где ты проводишь время!» Несостоявшийся любовник упал перед ней на колени и, рыдая, просил у нее прощения.
В мемуарах Н. М. Щапова упоминается и о его походах в публичные дома – «бардаки», как их называли в то время. Эти заведения до их ликвидации в начале 1910-х годов располагались на Драчевке (ныне Трубная улица) и в прилегавших к ней переулках. Публичным домам вывесок не полагалось – их заменяли керосиновые фонари (по большей части восьмиугольные) со стеклами зеленого цвета.
«Дома были на разные цены: от полтинника (может быть, и еще дешевле) до 5 руб. за „визит“; за „ночь“, кажется, вдвое дороже, – вспоминал Н. М. Щапов. – Я прежде бывал только в пятирублевых, из них лучшим считался Стоецкого.
За дверью с улицы – лестница на второй этаж. Раздевает в передней почтенный седобородый старец в сюртуке. Рядом – ярко освещенные зал, гостиная. За роялем тапер. Ходят вереницами девицы. Гости – мужчины всякого возраста и сословия от стариков до гимназистов (но, вероятно, такому беда, если дойдет до начальства). Перекидываются шутками, двусмысленностями, иногда танцуют. Мужчина подходит к женщине и уводит ее по другой лестнице в третий этаж».
Писатель Яков Коробов, которому в юности пришлось вместе с артелью строителей работать в районе Драчевки, оставил описание нравов, царивших в том специфическом районе Москвы:
«Вся она с прилегающими к ней переулками: Мясным, Сергиевским, Соболевским сплошь была занята публичными домами. На Цветном бульваре днем и ночью целыми стаями бродили проститутки. Уличный разврат был неотъемлемым правом всей этой местности. У каждого дома в подъезде стояли продажные женщины и заманивали прохожих. У каждой такой особы был свой подход к „мужчине“, которым они и пользовались без стеснения. Одни играли на слабых струнах человеческой натуры – действовали лестью и лаской:
– Красавец писаный, барин хороший, зайди, я тебя с праздником сделаю...
Другие – проще и злее:
– Эй ты! Иди, я тебя...
«Бесчувственных», не отзывающихся на их призывы, они бесцеремонно крыли матом.
В «домах» этого не допускали. Содержатели строго следили, чтобы девушка вела себя прилично с гостями, и стоило только кому-нибудь пожаловаться, как для обидчицы тут же наступала расплата: хлестали по щекам, таскали за волосы.
Вот в таком пекле мы очутились с братом, в таком возрасте, когда женщина особенно владела нашим воображением.
Работали мы на фасаде, на четвертом этаже. Днем жизнь заведений временно затихала. Девицы спали, отдыхая от ночного бесшабашного разгула, и вот отсюда, с лесов я видел возможность наблюдать изнанку этой красивой и веселой по внешности жизни.
Напротив нас, только через узенькую уличку, стоял старый дом, переполненный исключительно «гулящими» женщинами. В открытые окна, не знающие занавесок, можно было наблюдать времяпровождение жилицы в течение всего дня и ночи.
В каждой комнате жила одна или две «девушки». Обстановка, можно сказать, «классическая» для их ремесла: постель, стол, два стула и маленький столик с тазом и кувшином воды. Утро, после бурно и пьяно проведенной ночи, для них наступало около двух часов дня.
Лениво подняв голову с подушки, «девушка» долго сидит на постели, сжимая виски руками. Потом начинает тянуться к бутылкам, опорожненным за ночь, и собирает капли, чтобы опохмелиться. Понемногу приходит в себя и начинает приводить в порядок оскверненное и загаженное за ночь тело. Все это проделывается самым откровенным образом. Если наши рабочие не выдерживают и в самые пикантные моменты начинают гоготать, она только презрительно показывает язык или, обнажив тыловую часть тела, становится в далеко не эстетичную позу.
Эти женщины не считали нас потребителями и не имели к нам уважения.
Часов в шесть-семь вечера она уходит на бульвар и чаще всего возвращается с мужчиной. Потребитель ведет себя не так просто и открыто, как им приобретенный товар. Он прежде всего начинает оглядываться и прислушиваться, как мышь, попавшая в западню. Нерешительно снимает верхнее платье и долго выбирает место, куда бы положить его, очевидно брезгуя всем, что здесь находится. Робко показывает на незанавешенное окно, дама делает неопределенный жест и валится на постель в самой отвратительной, но, несомненно, самой неотразимой, по ее мнению, позе. Гость начинает возбуждаться. Спеша и волнуясь, он кидает вещи куда попало.
Из карманов летят часы, кошелек, расческа, но собирать некогда. Дама торопит, позируя на неопрятной постели.
