феноменологическое поле. Мы рассуждали эйдетически, однако единичные частности сущностей «переживание», «поток переживаний», а также и единичные частности «сознания» в любом смысле принадлежали к естественному миру в качестве реально происходящего. Мы ведь не расставались с почвой естественной установки. Индивидуальное сознание двояким образом сплетено с естественным миром — это сознание какого-либо человека или животного и это — по меньшей мере в значительном числе своих обособлений — сознание этого мира. Но что же может означать тогда, ввиду такой сплетенности с реальным миром, то, что у сознания — «собственная» сущность, оно образует с иным сознанием замкнутую в себе самой, определяемую исключительно этими собственными сущностями взаимосвязь, взаимосвязь потока сознания? Вопрос — поскольку сознание мы можем разуметь здесь в сколь угодно широком, в конечном итоге покрывающемся понятием переживания смысла — касается собственносущности потока переживаний и всех его компонентов. В какой мере первым делом материальный мир должен быть чем-то принципиально инородным, исключаемым из собственносущности переживаний'! И если так, если материальный мир есть — в отношении всякого сознания и его собственносущности — «чужое», «инобытие», то как может сплетаться с ним сознание — с ним и, стало быть, со всем чуждым сознанию миром? Ибо ведь не трудно убедиться, что материальный мир — не какой- то случайный кусок естественного мира, а его фундаментальный слой, с каким сущностно сопрягается любое иное реальное бытие. Чего ему еще недостает, так это души — людей и животных, новое же, что приносят с собой этим последние, — это в первую очередь их «переживания», сопрягающие их, по мере сознания, с их окружающим миром. При этом сознание и вещность — связное целое: они связываются в отдельных психофизических единствах, которые мы именуем «animalia» — «живыми», — а на самом верху они соединены реальным единством целого мира. Может ли единство целого быть единым иначе, кроме как через собственную сущность его частей — какие тем самым должны же обладать некой сущностной общностью, вместо принципиальной гетерогенности?
Чтобы достичь тут ясности, обратимся к тому последнему истоку, из какого черпает пищу для себя генеральный тезис мира, осуществляемый мною в естественной установке, — он-то ведь и делает возможным то, что я, по мере сознания, обретаю, как существующий напротив меня, сущий здесь мир вещей, приписываю себе в этом мире тело и могу вписывать сам себя в этот мир. Очевидно, что этот последний исток — чувственный опыт. Однако для наших целей достаточно рассмотреть чувственное восприятие, — оно среди всех составляющих опыт актов в известном хорошем смысле играет роль праисконного опыта, из которого все прочие доставляющие опыт акты почерпают главную часть своей фундирующей силы. Во всяком воспринимающем сознании есть то особенное, что оно есть сознание живого телесного самоприсутствия индивидуального объекта, каковой в чисто логическом смысле индивид или же логико-категориальная модификация такового.[46] В нашем случае — в случае чувственного, или четче, вещного восприятия, логический индивид — это вещь; и будет достаточно, если мы будем обходиться с восприятием вещи как с представителем всех остальных восприятий (восприятий свойств, процессов и т. п.).
Естественная бодрствующая жизнь нашего Я — это постоянное актуальное или неактуальное восприятие. Непрестанно и мир вещей, а в нем наше тело суть здесь, по мере восприятия. Как же вычленяется и как может вычленяться отсюда само сознание — само сознание как конкретное бытие в себе, как — сознаваемое в нем, воспринимаемое бытие в качестве того, что «напротив» сознания, и в качестве того, что «в себе и для себя»?
Ближайшим образом и первым делом я медитирую как «наивный» человек. Я вижу и постигаю саму вещь в ее живой телесности. Правда, иной раз я обманываюсь, причем не только в отношении воспринятых свойств, но и в отношении самого существования вещей здесь. Я уступаю иллюзии или галлюцинации. Тогда восприятие — не «подлинно». Если же однако оно подлинно, а значит, что оно «подтверждается» в актуальной взаимосвязи опыта, либо же при содействии корректного опытного мышления, то тогда воспринятая вещь действительно есть, тогда она действительно дана в восприятии сама, и притом в живой телесности. При этом само воспринимание, — рассматриваемое просто как сознание и отвлекаясь при этом от тела и его органов — есть нечто лишенное сущности в себе, простое глазение пустого «Я» на сам объект, глазение, какое замечательным образом соприкасается с объектом.
§ 40. «Первичные» и «вторичные» качества. Вещь, данная в своей живой телесности — «простое явление»«физически истинного»
Если я, как «наивный человек» и уступил своей наклонности, плести и плести подобные рефлексии, будучи «обманут чувственностью», то, как «человек науки», я и вспомню затем об известном различении вторичных и первичных качеств, согласно каковому специфически-чувственные качества — «просто субъективны» и только лишь качества геометрически-физические — «объективны». Вещная краска, вещный тон, запах и вкус вещи и т. п., сколь бы «живо телесно», как принадлежность ее сущности, ни являлось все это в вещи, — это не она сама и не действительно то самое, в качестве чего все это здесь является, а только простой «знак» известных первичных качеств. Если же я вспомню теперь об известных физических учениях, то я сразу же увижу, что подобные почитаемые столь многими положения никак не могут разуметься в буквальном смысле — так, как если бы только специфически-чувственные качества воспринимаемой вещи были простым явлением; ведь это означало бы, что после удаления таковых оставшиеся «первичные» качества стали бы принадлежать вещи, существующей в ее объективной истине, наряду с теми остальными ее качествами, какие вообще не достигали явления. Если все разуметь так, то справедливо старое возражение Беркли — протяженность, это сущностное ядро всяческой телесности и всех первичных качеств, немыслимо без качеств вторичных. Напротив: все сущностное наполнение воспринимаемой вещи, следовательно, вся находящаяся здесь во всей своей живой телесности вещь со всеми качествами ее, со всеми когда-либо становившимися доступными восприятию качествами есть «простое явление», а «истинная вещь» — это вещь физической науки. Итак, если последняя определяет данную вещь исключительно через такие понятия, как атом, ион, энергии и т. д., — во всяком случае как заполняющие пространство процессы, единственной характеристикой которых служат математические выражения, то они подразумевает при этом нечто трансцендентное в отношении всего совокупного находящегося здесь во всей своей живой телесности вещного содержания. Она не может подразумевать даже и вещь как пребывающую в естественном пространстве чувств; иными словами, физическое пространство науки не может быть пространством мира живых телесных восприятий, ибо иначе в отношении ее сохраняло бы свою справедливость возражение Беркли.
Итак, «истинное бытие» определено всецело и принципиально иначе, нежели данное в восприятии как живая и вещная действительность — та, что дается исключительно с чувственными определенностями, к каким вместе с прочим принадлежат и все определенности чувственного пространства. Собственно постигаемая в опыте вещь дает лишь простое «вот это», пустое х, становящееся носителем математических определений и относящихся к ним математических формул, — и не в пространстве восприятия, но в «объективном пространстве», простым «знаком» которого выступает пространство первое, в чисто символически представимом Евклидовом многообразии трех измерений.
Примем все это. Пусть все данное в восприятии в своей живой телесности будет, как тут учат, «простым явлением», пусть оно будет «просто субъективно» — и все же оно не пустая кажимость. Ведь все же данное в восприятии служит строгому естественнонаучному методу значимым определением того
