Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1

неизвестным в своих уже протекших и еще только будущих областях, — я, когда я гляжу на текущую вокруг жизнь с ее действительно настоящим и постигаю при этом себя как чистого субъекта этой жизни (что этим подразумевается, еще будет занимать нас особо в дальнейшем), говорю просто и с необходимостью: я есмь, эта жизнь есть, я живу: cogito.

От любого потока переживаний и от Я как такового неотъемлема принципиальная возможность обретать такую очевидность; каждый носит в себе как принципиальную возможность ручательства своего абсолютного существования здесь. Но разве не мыслимо то, так могут спросить нас, что такое-то Я обладает в своем потоке переживаний одними только фантазиями, что поток этот состоит только из одних измышляемых созерцаний? Такое Я обретало бы лишь фикции cogitationes, его рефлексии, при такой природе среды переживаний, были бы исключительно воображаемыми рефлексиями. — Однако это очевидная противосмысленность. То, что грезится, может быть фикцией, и только, но зато сама греза и само измышляющее сознание — это не вымысел, и от его сущности, как и от сущности любого переживания, неотделима возможность воспринимающей и схватывающей абсолютное существование здесь рефлексии. Та возможность, что любое чужое сознание, какое полагаю я в своем вчувствующем опыте, не существует, — отнюдь не противосмысленна. Но зато мое вчувствование и мое сознание вообще идут из самого первоисточника, они даны абсолютно — не только по своей эссенции, но и по своей экзистенции. Вот такое особо отмеченное, выделенное положение дел существует только в отношении Я и его потока переживаний в отношении к нему же самому, здесь, и только здесь, имеется имманентное восприятие, только здесь оно и должно иметься.

Напротив, как мы знаем, к сущности мира вещей принадлежит то, что ни одно восприятие, сколь бы совершенным оно ни было, не дает в своей области чего-либо абсолютного, а с этим сущностно связано иное — любой опыт, сколь бы далеко он ни простирался, всегда составляет открытой возможность того, что такое-то данное, несмотря на постоянное сознание его живого телесного самоприсутствия, все же не существует. Сущностный закон гласит: существование вещи не требуется данностью с необходимостью, — оно в известном отношении всегда случайно. Этим подразумевается следующее: всегда может быть так, что дальнейшее протекание опыта вынудит отказаться от того, что было положено по праву опыта. Тогда приходится задним числом говорить: это была только иллюзия, галлюцинация, связный сон, и только. Затем сюда привходит еще и то, что в таком кругу данностей в качестве постоянно открытой возможности имеется еще и такое — изменчивость постигнутости, обращение явления в иное, какое не совместить единогласно с первым, а вместе с тем и влияние, какое оказывают позднейшие опытные полагания на более ранние, в силу чего интенциональные предметы этих более поздних полаганий задним числом так сказать перестраиваются — вот сплошь происшествия, какие сущностно исключены в сфере переживания. В абсолютной сфере нет места чему-то спорному, кажимости, инаковости. Это сфера абсолютной позиции.

Так что теперь во всех отношениях становится ясно, что все, что есть для меня здесь в вещном мире, — это принципиально только прозумптивная действительность, что напротив того я сам, для кого она есть здесь (за вычетом того, что «мною» будет приписано к вещному миру), или же, иначе, актуальность моих переживаний есть абсолютная действительность, данная через безусловное и абсолютно неустранимое полагание.

Итак, тезису мира — мир «случаен» — противостоит тезис моего чистого Я, жизни моего Я, которая является «необходимой», абсолютно несомненной. Все вещное с его живой телесной данностью может и не быть, но не может быть и такого переживания, даваемого с живой телесностью, какого могло бы и не быть, — это сущностный закон, какой определяет и эту необходимость, и эту случайность.

Очевидно, бытийная необходимость соответствующего актуального переживания не становится еще от этого прямой сущностной необходимостью, т. е. это еще не чисто эйдетическое обособление некоего сущностного закона, — это необходимость факта, именуемая необходимостью потому, что здесь к факту причастен такой-то сущностный закон — здесь он причастен к его бытию как таковому. На сущности чистого Я вообще, на сущности переживания вообще основывается идеальная возможность рефлексии, обладающая сущностным характером очевидно неустранимого тезиса существования здесь.[50]

Только что проведенное рассуждение проясняет также, что немыслимы никакие почерпаемые из опытного наблюдения мира доказательства, которые с абсолютной несомненностью удостоверяли бы нас в существовании мира. Мир сомнителен не в том смысле, как если бы наличествовали разумные мотивы, которые что-то значили бы по сравнению с колоссальной силой единосогласных опытных постижений, но в том смысле, что сомнение мыслимо, мыслимо же оно потому, что возможность небытия — возможность принципиальная — никогда не исключена. Может быть так, что сколь угодно великую силу опыта постепенно станет перевешивать иное. В абсолютном бытии переживаний от этого не произойдет ни малейших изменений — даже более того: они тут всегда уже предпосылаются.

Тем самым наше рассуждение достигло некоторой кульминационной точки. Мы обрели те познания, в каких нуждаемся. В раскрывшихся перед нами сущностных взаимосвязях уже заключены наиважнейшие предпосылки выводов о принципиальной отделимости всего совокупного мира природы от домена сознания, бытийной сферы переживаний, какие намерены мы произвести, — выводы, в которых, в чем мы сможем убедиться, лишь получает, наконец, положенное ему по праву прежде не получившее своего развития ядро Декартовых рассуждений (направленных на совершенно иные цели). Правда, чтобы достичь наших конечных целей, у нас еще будет нужда в некоторых дополнениях, получить которые будет, впрочем, совсем не трудно. Пока же мы выводим следствия — в известным рамках ограниченной значимости.

Глава третья. Область чистого сознания

§ 47. Мир естества как коррелят сознания

Опираясь на итоги, полученные нами в последней главе, попробуем рассуждать следующим образом. Фактический ход всякого человеческого опыта таков, что он принуждает наш разум выходить за пределы вещей, какие даны наглядно (т. е. вещей картезианской imaginitio), и подкладывать под них некую «физическую истину». Однако ход, каким пошел бы опыт, мог бы быть и иным. И не только таким, как если бы человеческое развитие никогда не выводило нас за пределы донаучной ступени и впредь так никогда и не вывело нас за пределы таковой, — тогда у физического мира была бы своя истина, однако мы ничего бы о том не ведали. И не только таким (мог бы быть ход, каким пошел бы опыт), чтобы физический мир был иным, с иными законными установлениями, нежели те, что действуют на самом деле. Нет, мыслимо также и то, чтобы наш наглядный мир был самым последним миром, «за» которым вообще нет никакого физического мира, — в таком случае воспринимаемые вещи не способны определяться математически, физически, так что данности опыта исключают любую физику наподобие существующей у нас. Тогда взаимосвязи опыта были соответственно иными, по типу своему иными, нежели каковы они фактически, — иными постольку, поскольку отпадали бы мотивации опыта, основополагающие для образования физических понятий и суждений. Однако в основном и целом нам тогда, в рамках тех дающих наглядных созерцаний, какие мы подводим под рубрику «простого опыта» (восприятие, воспоминание и т. д.), могли бы, как и теперь, предъявляться «вещи» — они продолжали бы утверждать себя во всем многообразии явлений как интенциональные единства.

Однако мы можем пойти и дальше в этом направлении: нет ограничений, которые сдерживали бы