правителя Гусейнкули-хана, побежденного Паскевичем Эриванским, карабахского Ибрагим-хана, возведенного царем в генералы и позднее расстрелянного со всем семейством царским майором Лисаневичем; гянджинского Джавад-хана, павшего в бою с войсками Цицианова у стен столицы своего ханства…
Даже у великих выразителей русского национального духа мы слышим отзвуки эти двух правд, ноты великодержавной (естественной!) гордости и горькое сочувствие к «униженным и оскорбленным» народам. «Смирись, Кавказ! Идет Ермолов…» и «…на обломках самовластья напишут наши имена!» (Пушкин). Грибоедов ехал на юг, чтобы «Туркманчайским трактатом вколачивать ум в персиян» (Д. Кедрин), и тот же Грибоедов помогал своими средствами благоустроить могилу Низами в Гяндже, переименованной в Елизаветполь…
Надо знать и о благой, цивилизационной миссии великой русской культуры, но нельзя забывать и об аннексии земель, которую в советские времена представляли как «добровольное вхождение в состав…»
Ильхам, переживая вместе с отцом все перипетии последних лет, чувствовал, что начинается новая битва — за правду, задушенную либеральной демагогией. За достоинство народа, которому предстояло преодолеть отчаяние.
Отец мужественно указал на Горбачева и его подручных в руководстве республики как главных виновников азербайджанской трагедии.
Ильхам в школе пробегал четырехсотметровку на Приморском бульваре, от «Азнефти» до парашютной вышки, и знал, что такое второе дыхание. Тот январский день дал отцу второе дыхание. Только сейчас дистанцией была не накатанная дорожка в четыреста метров с близким финишем, а трасса, полная испытаний…
Лев Гумилев писал: «Для этноса самый угрожающий период — период перехода от мирной жизни к защите от нападения других этносов. В эту пору, хотя и не началось истребление, неизбежны упадочничество, потрясение».
Гейдар Алиев выводил свой народ из состояния шока, оцепенения, отчаяния.
21 января 1990 года Баку хоронил погибших. В человеческом море плыли ковчеги с телами убиенных к Нагорному парку. Парку, который станет пантеоном народной памяти.
Алые гвоздики пылали на дорогах, на местах, где пули настигли людей. Советские солдаты в бронежилетах и касках молча наблюдали это скорбное и мощное шествие. Даже на дулах танков появлялись гвоздики.
Когда тела предавали земле, затрубили гудки заводов и фабрик, взревели корабли, стоявшие на рейде, у причалов бакинской бухты. Корабли оплакивали погибших, Баку воздавал им последнюю почесть.
В начале XX века, в 1905, 1918 годах, когда на Кавказе происходили кровопролитные межнациональные столкновения, деятели азербайджанской и армянской культуры призывали к миру, добрососедству, гуманизму. Откройте «Каплю меда» Ованеса Туманяна, «Кеманчу» Джалила Мамедкулизаде, пьесу «В 1905 году» Джафара Джаббарлы, и вы поймете высокую планку совести, нравственности, человеколюбия, присущую лучшим умам обоих народов…
Ованес Туманян с белым флагом объезжал на коне азербайджанские села в Лорийском уезде, чтобы примирить враждующих соседей.
Мартирос Сарьян, которого на закате его дней посетил азербайджанский поэт Мамед Араз, со слезами на глазах прошептал: «Надо дружить…»
Аветик Исаакян, услышав из уст бакинского армянского поэта Маркара Давтяна о смерти Самеда Вургуна, потрясение сказал: «Ты видел его мертвым? Так почему не ослепли твои глаза?..» Но что сказать о литераторах, которые благословляли теракты в бакинском метро, в поездах, этническую чистку в Нагорном Карабахе? Ненависть разрушительна. Она разрушает прежде всего самих ненавистников.
Глава V. МОСТЫ
Возвращение к истокам
...Обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства.
Есть в азербайджанском языке меткое словечко, аналогичное русскому выражению «папенькин сынок», буквально: «те, у которых папеньки». В Азербайджане их называют «деделиляр».
«В шестидесятые годы, когда мы вступили в литературу, к нам предъявляли много претензий, — писал известный поэт и политик Вагиф Самедоглу, сын великого азербайджанского лирика Самеда Вургуна. — Многих представителей нашего поколения называли 'деделиляр'. Это словечко обозначало некий социальный тип. Я полагал, что это предубеждение осталось в анналах второй половины минувшего века. Но я, видно, ошибался. Ибо то же предубеждение в свое время начало повторяться в отношении Ильхама Алиева; дескать, сын Гейдара Алиева не может быть политиком. Но почему? Мы с Ильхамом Алиевым часто бываем в Страсбурге, — продолжал Вагиф, рассказывая о работе азербайджанской делегации в ПАСЕ. — Он ведет себя как зрелый политический деятель. И работу, выполняемую им там, никто другой в Азербайджане вести бы, на мой взгляд, не смог».
То, что разглядел Вагиф в Ильхаме Алиеве-дипломате, то, что знали его коллеги по МГИМО, раньше других увидел в сыне отец. Да, Гейдар вместе с Зарифой вкладывали в детей душу, старались дать им самое лучшее образование, но как часто родительские надежды оборачиваются крахом. Наверное, не такой судьбы хотели своим детям Сталин, Хрущев, Брежнев…
Отставка, как это не покажется кому-нибудь странным, еще больше сблизила Гейдара Алиевича с родными, с дочерью и сыном, его боевыми, бескорыстными помощниками.
«Я помню, — рассказывала Севиль, — он писал опровержения на статьи, которые появлялись в прессе в его адрес. Мы вместе с ним правили тексты, что-то советовали. Правда, ни одна редакция его статьи не принимала, и все главные редакторы газет от него прятались. Так же, как и его бывшие коллеги по Политбюро. О какой честности и справедливости, о какой демократии могли они в таком случае говорить?!» (из интервью Эльмире Ахундовой).
Думается, в эти месяцы и годы произошло душевное, идейное (при всей газетной затасканности этого слова) сближение отца и сына. Об этом можно судить по отрывочным сведениям, потому что Гейдар Алиевич мемуаров не оставил, а Ильхам Гейдарович не о всех беседах с отцом написал. Мы имели бы право их реконструировать, если бы сочиняли вольный роман, но у документальной прозы свои законы. Рассказываем о том, что достоверно известно. Так вот, все свои серьезные шаги после отставки Гейдар Алиевич обговаривал в семейном кругу и прежде всего с сыном — своей надеждой.
Возвращение в Нахичевань и в политическую жизнь. Выход из КПСС и решение баллотироваться в Верховный Совет автономии и Верховный Совет Азербайджана. Конечно, беседы были не только телефонные.
«Люди шли к нему нескончаемым потоком, — вспоминала Севиль Гейдаровна. — Он принимал их во дворике, загоревший, помолодевший, и беседовал со всеми этими людьми. В маленьком доме его сестры столько людей жило: он, я с детьми, его племянница, ее дочери со своими семьями. У одной Севиль, жены Васифа, трое детей. Зохра и Бейляр с детьми. Бейляр и Васиф спали во дворе… Отец чувствовал большую моральную поддержку со стороны местного населения» (из интервью Эльмире Ахундовой).
В первый же свой день в Нахичевани Гейдар Алиев пошел к могиле Джавида, одного из своих самых любимых поэтов. О чем он думал там, склонив голову? Какие строки повторял? Может быть, эти?
