Ведь для себя, пожалуй, не стоит и на бумагу записывать все, что проходит в голове… Впрочем, большие писатели, вероятно, чувствуют, что «бутылка, брошенная в океан», все-таки когда-нибудь дойдет. И пишут. А таким, как я, нужно «поболтать» без промедления. Может быть, и хорошо, что не болтала, а шила занавески в бесчисленных новых домах.
Еще раз благодарю Вас и от З<ои> И<вановны>, и от моей тети, и от себя самой. И желаю всего хорошего.
21 июня 1970. Париж
Дорогой Всеволод Никанорович,
Я давно уже получила подтверждение о том, что Зоя Ивановна получила 40 дол<ларов>, т.е. что-то соответствующее в юанях, но все не могла написать Вам. так как замоталась: приезжали знакомые смотреть Париж и т.д.
На днях я пошлю З<ое> И<вановне> еще столько же и извещу Вас, когда она получит.
Я также получила «Молодую гвардию» от знакомой мне по балету Аллы Недлер[99] и была рада и книге, и тому, что узнала, что Алла живет тоже во Франции.
Ну до чего же Вы здорово пишете! Теперь я еще больше утвердилась в положении Вашей поклонницы: и люди живые, и природа дышит, и разворачивается действие, утягивая за собой. Один недочет: с таким напором рассказа мало. Хочется знать дальше про каждое действующее лицо, хочется, чтобы разрослась целая эпопея, в двух томах, вроде… Это не совсем рассказ, успокоенный в самом себе, с головой и хвостом, как, например, «Осеннее сено» в той же книжке.
Вот я тоже растявкалась, критикую, — а больше для того, чтобы Вы написали мне критику на мою критику, чтобы я проверила, — понимаю ли я еще что-нибудь в литературе…
Но даже и такой небольшой рассказ, не знаю, когда я смогу перевести, несмотря на все мое желание, так как мне предстоит, кажется, довольно большая работа. Кроме того, француженка, с которой мы сговаривались было переводить, — уехала на каникулы.
Сколько мне можно держать эту книжку? <…>
На этом я кончаю. Мечтаю когда-нибудь повидать Хабаровск Из того, что я смутно помню, конечно, ничего не осталось… Овраги какие-то, снег в оврагах, и сухой стебель посвистывал на зимнем ветру… И телеграфный столб гудел. А потом вдруг все разрезалось пополам с треском: поезд промчался. И исчез. А я все стою. А ему никакого дела ни до меня, ни до сухого стебля. И все в таком духе.
Но Амур-то остался, течет себе…
Желаю Вам всего хорошего <…>.
20 июля 1970. Париж
Дорогой Всеволод Никанорович…
<…> Получила только что и Вашу «Императрицу»[100], еще не успела прочитать. Большое спасибо и за нее, и за надпись, и за эпитеты, которыми вы меня так мило наградили <…>.
Когда будете мне отвечать, пожалуйста, сообщите, почему река Амур так называется? Амура ли, бога любви, туда занесло или это китайское имя? Вот ведь родилась на его берегу, а не знаю…
Да и многого не знаю о своей стране, да и о Китае тоже. Пробиралась сквозь молодость, как сквозь вешний туман, и только его и видела… А теперь все оглядываюсь, а далеко уже — не видно, да и надо смотреть под ноги, вокруг себя…
Все эти годы так мелькали — Индия, Африка, Вьетнам, Таити… А я вот оглядываюсь да оглядываюсь. Корни свои, что ли ищу, стебелек какой-нибудь, на котором держалась?
Держалась-болталась…
Останавливаюсь. А не то разведу муары на всю страницу. Желаю Вам всего хорошего, и еще раз — спасибо.
Ларисса
10 августа 1971. Марсель
Дорогой Всеволод Никанорович,
Уже прошло довольно много времени, как я получила Ваше письмо, за которое я Вас благодарю.
За это время многое случилось: моя тетя умерла. Я хлопотала бумаги на приезд в августе, но уже не поеду — не успела.
С гор Луары мы спустились к морю, в Марсель и будем здесь еще по крайней мере месяц. <… >
Зоя Ивановна теперь не то выезжает, не то уже выехала. Все еще хлопочет, чтобы попасть в хорошее место. Еще бы, если в общую комнату, — это несладко. <…>
Для Вас от З<ои> И<вановны> было письмо еще в мае, да я что-то постеснялась его посылать. Посылаю теперь, куда ни шло.
Неужели я не написала Вам о том, как мне понравился Ваш Пушкин?[101] Очень, очень. Я буквально жила в обществе Пушкина все время, пока читала книгу, и долго после этого. <…>
Желаю Вам от души много сил и энергии для продолжения Вашей деятельности.
Пожелайте и мне (с высоты величия), чтобы моя маленькая жизнь не так уж бесплодно и глупо проходила.
Искренне. Ларисса
М.П. Коростовец
21 января 1965. Сайгон
Дорогая моя Мэри,
Вот вы уж действительно пропали, но хорошо, хоть нашлись <…>.
Приехала в Сайгон пароходом. Здесь меня встречали Морис[102] , жара и неустроенный дом. Дом уже устроился, жара сменилась
дождями, а теперь наступил прохладный сезон, который постепенно превращается в жару <… >.
У нас хороший сад, он обязан заменять мне всякие джунгли, так как ездить вокруг не рекомендуется.
