— Ее служанки уже давно говорили вам о ночных кошмарах Изабеллы, так о чем же вам тревожиться?
— Да ее служанки ничего не поняли. Сны Изабеллы завершаются кошмарами, она начинает кричать и криками будит спящих возле нее служанок Но могу вас заверить, что в начале сна ничего мучительного нет, и имя, которое она произносит, не позволяет усомниться в происходящем.
— Что вы хотите этим сказать?
— Во сне она предается любовным утехам. А потом происходит какая-то драма, и Изабелла молит кого-то не убивать «его»! Я не могу понять одного: почему после того, как Онфруа так сильно ее разочаровал, она вновь начала грезить этим бастардом? Она ведь, насколько мне известно, с тех пор больше ни разу его не видела?
— Да нет, видела во время торжественной встречи, которую жители Керака устроили Бодуэну, когда тот в очередной раз обратил в бегство Саладина. И смогла оценить разницу между Тибо и ее молодым мужем, пусть даже изначально и признавала существование некоторого сходства между ними. Тибо — не изнеженный мальчик вроде Онфруа. Дамасское заточение и битвы закалили его: теперь это мужчина... и великолепный мужчина! Я видел, как Изабелла смотрела на него.
— Господи боже! Но что мы можем сделать? Трус или нет, но Онфруа — ее муж и, если он потребует, она должна будет последовать за ним. Я думаю, мы должны, по крайней мере, до тех пор, пока она не выздоровеет, не отпускать ее отсюда. Представьте себе, какое впечатление произведет подобный сон на ее мужа, на эту тварь Стефанию и на скота, которого она выбрала себе в супруги!
Балиан, обеспокоенный тревогой жены, нежно пригладил ее прекрасные черные волосы, в которых уже поблескивало несколько серебряных нитей:
— Конечно же, она останется здесь, сколько потребуется, но исцелится ли она когда-нибудь? Онфруа был всего лишь девичьим безрассудством, а теперь любовь снова вступила в свои права. Если бы я был уверен в том, что ей станет лучше, когда она увидит Тибо, я немедленно послал бы за ним... Но я понятия не имею, что с ним стало: сразу после того, как Бодуэн последовал за отцом на Голгофу, его щитоносец исчез... как, впрочем, и все, кто был близок к прокаженному королю.
— И Ариана тоже?
— Да, и она. Никто не знает, куда она пропала. Может быть, надо опасаться худшего? — внезапно сделавшись очень серьезным, добавил Балиан. — Видите ли, королева моя, я боюсь, что впереди нас ждет большая беда...
— Почему вы так говорите?
— Честно говоря, и сам не знаю. Внутренний голос подсказывает мне, что нас ждут трудные времена. А ведь я никогда не был пророком...
Балиан д'Ибелин не ошибался, хотя Раймунд Триполитанский и добился от Саладина нового перемирия, заключенного на четыре года и главным образом для того, чтобы защитить свои земли от посягательств иерусалимского клана, которому он всегда отказывался присягнуть на верность. Виновником волнений и на этот раз стал Рено Шатильонский, твердо вознамерившийся сам хозяйничать у себя дома, не оглядываясь на бездарного и слабохарактерного короля Ги.
Через несколько месяцев после коронации он услышал заманчивую новость: у границ его владений должен был проследовать необычайно богатый караван, идущий из Каира в Дамаск. Этот караван хорошо охранялся, поскольку должен был доставить к месту назначения сестру Саладина, обещанную в жены могущественному эмиру. Принцесса путешествовала в сопровождении большой свиты и везла с собой несметные богатства. Вся эта картина была похожа на золотой мираж, перед которым старый разбойник не мог устоять.
Он давно держал в сообщниках кочующих бедуинов, с которыми уже провернул несколько выгодных бандитских операций. Собрав своих людей и заручившись помощью бедуинов, он обрушился на предмет своего вожделения внезапно и стремительно, истребил вооруженную охрану и привез в Крак огромную добычу, а также толпу пленных, которых бросил в свои темницы. Принцесса же бесследно исчезла, и никто не знал, что с ней случилось: удалось ли ей бежать, или же она покончила с собой, чтобы не попасть в руки Рено живой.
Султан, как и следовало ожидать, разъярился и потребовал от иерусалимского короля, чтобы ему вернули его сестру и караван. Он согласен был мириться с гибелью охраны, павшей во время столкновения, но только при условии, что ему вернут пленных, купцов и всех прочих, а также похищенное у него имущество. Ги, который все же понимал, насколько это дело серьезно, сначала приказал, потом попросил, а потом стал умолять Рено исполнить требования Саладина. Тот ответил, что он «в своих землях такой же хозяин, как король — в своих». Что же касается купцов, он твердо решил их выпустить лишь после того, как «выжмет из них все их золото!».
В подобных случаях никакие перемирия не соблюдаются. Решив раз и навсегда покончить с франкским королевством, Саладин ответил на обиду не так, как обычно: он не стал осаждать Шатильон и не отправил карательный отряд с заданием разорить тот или другой кусок вражеской земли: он объявил «священную войну».
Повсюду — в Дамаске, в Алеппо, в Каире и по всей северной Сирии он собирал войска. Улемы70 в мечетях звали народ на битву, под зеленый стяг Пророка и черные знамена халифа... Собралась громадная армия...
Тем временем король Ги, рассчитывая на то, что Саладин удовлетворится посланными ему извинениями, намеревался выступить в поход на земли Раймунда Триполитанского, чтобы покарать его за отказ принести клятву феодальной верности. Граф, услышавший об этом и еще не знавший о «подвигах» Рено Шатильонского, по-прежнему полагаясь на соглашения, заключенные между ним и султаном, попался в расставленную тем ловушку. Саладин предложил отправить к нему корпус из семи тысяч мамелюков, которым предстояло совершить вторжение в Галилею для того, чтобы заставить призадуматься Ги. Во время этого набега кровь не должна была пролиться, грабежи запрещались. Разумеется, Раймунд оповестил всех своих подданных о том, что речь идет всего лишь о «разведывательной операции», и на участников ее нападать не следует. Проявил ли граф в этом случае наивность или надеялся таким способом достаточно сильно напугать Ги, чтобы отобрать у него корону, в любом случае этот шаг был более чем сомнительным. И сам Саладин прекрасно понимал, что где-нибудь его воины встретят отпор. Отпор ему дали тамплиеры.
В тот день магистр собрал перед главным домом Ордена десяток рыцарей: вместе с ними ему предстояло сопровождать делегацию, которую король Ги отправил к графу Триполитанскому с поручением заставить его образумиться. Наиболее здравомыслящим из баронов удалось втолковать молодому государю, что эта ссора для него гибельна, и что выступать против графа Раймунда с оружием означает играть на руку врагу. Жерар де Редфор и Роже де Мулен, магистр Ордена госпитальеров, должны были по этому случаю присоединиться к Балиану д'Ибелину, который, как и Рено Сидонский и еще несколько человек, примирился с королем. Мысль о сближении с человеком, которого он люто ненавидел, приводила гордого тамплиера в бешенство, но уклониться он не мог. Так что ему оставалось лишь выбрать нескольких «братьев», среди которых был и Тибо. Впервые после своего вступления в Орден ему предстояло расстаться с Адамом, лежавшим в лазарете: во время одной из ночных вылазок в подземелья пикардиец неудачно упал и сильно повредил ногу; его спутнику стоило неимоверного труда дотащить его до кельи, не перебудив весь монастырь. На следующее утро у Адама случился сильный жар, который он приписал старой ране, открывшейся из-за того, что он скатился по одной из многочисленных лестниц.
Когда делегация собралась перед храмом Гроба Господня, чтобы получить благословение патриарха, сразу стало заметно, что Ридфор не в духе. Впрочем, и сам патриарх выглядел недовольным. Оба слишком сильно ненавидели графа Раймунда, чтобы смириться с тем, что к нему отправляют такое пышное посольство вместо того, чтобы послать все войско и взять его за горло. Картина, освещенная ярким солнцем последнего апрельского дня, впечатляла: рыцари в белых одеждах с красными крестами стояли, выстроившись по обе стороны площади, словно шахматные фигуры для игры исполинов. Между ними разместились три посланца короля Ги со своими щитоносцами и сержантами, над ними трепетал шелк развернутых знамен.
После того как Гераклий, в сиянии золота и пурпура напоминавший римского императора, под пение
