что предает свою веру!
И он вышел, чтобы дальше наблюдать за казнью. Тибо понял, что больше ничего не добьется от этого опьяненного радостью победы завоевателя.
— Напрасно вы помешали ему меня убить! Я умираю от жажды, — с трудом выговаривая слова потрескавшимися губами, прошептал Адам.
— Потерпите еще немножко! В конце концов он даст нам напиться, пусть даже после этого убьет...
Первая часть его предсказания исполнилась в следующее же мгновение — в шатре появился черный раб с кувшином воды и кубками, и оба друга, наконец, смогли утолить жажду, казалось, что они припали к самому источнику жизни. Пение и молитвы за стенками шатра понемногу утихли, сменяясь стонами несчастных, которых неловкие палачи вместо быстрой смерти обрекали на долгие муки. Вскоре воцарилась тяжкая тишина, но почти сразу ее нарушили исступленные вопли мусульман. Адам и Тибо начали молиться об упокоении душ благородных воинов, погибших такой ужасной смертью. За молитвой и застал их Саладин.
— Вы осмеливаетесь молиться своему трехголовому Богу под моим кровом! — проворчал он.
— Как бы ты Его ни называл, есть только один Бог, — ответил Адам, — и те, кого ты только что так подло убил, Ему служили. Как, по-твоему, посмотрит Он на то, что ты сейчас совершил?
— Думаю, с удовольствием. Я, видите ли, намерен очистить землю от двух этих поганых Орденов: враждебность входящих в них людей неистребима, а пользы от них никакой, даже рабов из них не сделаешь.
— Ты мог бы убить их более благородным способом!
— Разве это не лучшая смерть? Они пали от рук высочайших служителей Аллаха — да будет воздана вечная хвала его имени! Я это сделал, потому что войскам необходимо было принести жертву тому, кто даровал нам победу. А теперь...
В эту минуту к Саладину привели троих пленных, и это были Рено Шатильонский, Жерар де Ридфор и Ги де Лузиньян. Последний, сломленный усталостью, жаждой и страхом, казалось, вот-вот лишится чувств. Саладин усадил его рядом с собой, перед тем коротко приказав:
Затем, когда раб подал ему чашу с шербетом из розовых лепестков, охлажденным снегом с горных вершин, добавил:
— Выпей! Тебе станет лучше...
Несчастный иерусалимский король жадно начал пить, но, утолив жажду, ощутил нечто вроде братского чувства и протянул чашу Рено Шатильонскому, который ее быстро опустошил. И тогда Саладином овладел гнев.
— У арабов есть благородный обычай, — сказал он. — Если пленный пил и ел вместе с победителем, его оставляют в живых. Но этого несчастного напоил ты, и на него обычай не распространяется.
Затем, повернувшись к Рено, бросил ему в лицо:
— Небо отдало тебя в мои руки, чтобы покарать за преступления. Вспомни о совершенных тобой предательствах! Вспомни о своих набегах и разбое, вспомни о нарушенных клятвах и хуле, вспомни, сколько раз ты осквернял священные города Мекку и Медину. Будет справедливо, если ты поплатишься за свои злодеяния.
Но неукротимый Рено, даже побежденный и израненный, лишившийся кольчуги и доспехов, оставался верным себе. Он еще выше вскинул свою львиную голову и презрительно, оскорбительно улыбнулся победителю:
— Так поступают короли! А я — король в своих трансиорданских землях!
— Презренный! Я поклялся, что ты примешь смерть от моей руки... если только не отречешься от своей меры и не примешь закон Пророка, не произнесешь его имя...
— Принять твой нечестивый закон, оскорбляющий Господа больше, чем я мог бы сделать и за тысячу лет жизни? Никогда!
И тогда Саладин, разъярившись, выхватил меч и обрушил его на Рено Шатильонского, но, охваченный гневом, он рассчитал удар неверно. Лезвие отсекло руку врага у самого плеча, она упала на землю, хлынула кровь, но раненый даже не застонал. Два мамелюка прикончили его, отрубив продолжавшую улыбаться голову, и она упала к самым ногам замершего от ужаса Ги. Саладин, жестом приказав насадить голову на копье и выкинуть тело из шатра, снова сел рядом с ним.
— Успокойся! — мягко проговорил он. — Король короля не убивает. Когда ты отдохнешь, я велю доставить тебя в Дамаск, там и поговорим.
Он ни единого слова не сказал Ридфору, который ждал, что настанет и его черед, но держался в ожидании казни все-таки мужественно. Впрочем, через некоторое время увели и его, и того, кто лишь назывался теперь иерусалимским королем... Затем Саладин отослал воинов и слуг, чтобы и они могли принять участие в шумном празднике, который должен был продолжаться всю ночь в ознаменование окончательной победы над королевством франков. Затем, когда унесли синий с золотом ковер, залитый кровью Рено Шатильонского, он указал двум оставшимся пленным на голую землю.
— Садитесь и назовите мне вескую причину, по которой я должен пощадить еще двоих тамплиеров!
— Но прежде ответь, пожалуйста, на один вопрос! Почему ты пощадил нашего магистра? Не ждет ли его более изощренная пытка?
— Не думаю.
— Ты пощадишь его, хотя из-за него случились все наши беды? Хотя он единственный из всех верных своей клятве и Всемогущему Господу чистых и доблестных рыцарей, чья кровь обагрила эту землю и смешалась с ней, недостоин был носить белый плащ?
Султан на мгновение загадочно улыбнулся.
— Именно потому я его и пощадил. От живого мне от него пользы больше, чем от мертвого. Благодаря ему все, что осталось от проклятого Ордена, само упадет мне в руки, словно спелый плод!
— Так вот в чем дело! Зная, как хорошо ты разбираешься в людях, я должен был догадаться об этом.
— Я и в самом деле горжусь тем, что хорошо знаю людей. Тебя, к примеру! Похоже, ты далеко продвинулся в своем умении избегать неприятных вопросов, но ты должен понимать, что мое терпение не безгранично. Так что давай перейдем к главному: нашел ли ты то, что я просил тебя отыскать?
— Да. С помощью рыцаря, которого ты сейчас видишь рядом со мной.
— Мне трудно тебе поверить, потому что, не скрою, яи не думал, что это возможно.
— Я и сам в это не верил, но мой Бог могущественнее твоего — если, как ты говоришь, он у нас не один и тот же. Я держал в руках Печать твоего Пророка.
— Хвала его имени! — воскликнул султан. — И где же она была?
— Мой товарищ расскажет тебе об этом. Мессир Адам, скажите ему, где находился большой резной изумруд!
— Под жертвенным камнем Авраама, в том месте, который вы называете колодцем душ. Печать была там. Мой друг извлек ее из кучи золы, насыпавшейся под жертвенником времен царя Соломона...
— Вот как? Значит, речь шла не о колодце? В таком случае, Отману не так уж трудно было бы ее найти?
— Может быть, на самом деле она не пропала? — негромко сказал Тибо. — Может быть, он хотел, чтобы Печать была утрачена... лишь для его преемников?
— Чтобы после него больше не было халифов? Это было бы нелепо... и даже бессмысленно. Но, в общем, если вспомнить то, что мне о нем известно, ничего невозможного в этом нет. И, как бы там ни было, ты заслужил мою признательность. А теперь отдай мне кольцо!
— Неужели ты считаешь меня настолько глупым, чтобы держать его при себе? Ведь его мог украсть любой. Я тоже его спрятал, — спокойно ответил Тибо.
Щеки Саладина в обрамлении черной бороды побагровели.
