Игорь Николаевич Экономцев
ЗАПИСКИ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО СВЯЩЕННИКА
За назначением мне нужно было явиться в епархиальное управление областного центра, куда я и прибыл рано утром московским поездом. Выйдя из вагона, я прошел на привокзальную площадь и встал в очередь на такси. Народу на стоянке было много, и взоры окружающих сразу обратились на меня. Одни меня рассматривали прямо, в упор, другие бросали в мою сторону короткие любопытные взгляды. Очередь представляла собой беспорядочную плотную толпу, и только вокруг меня образовалось некоторое свободное пространство — своего рода магический круг, пределы которого никто не решался переступить. Это было табу: я был отверженным, неприкасаемым, и место вокруг меня было проклято. Да, конечно, не случайно латинское слово «сацер» — от него и происходит «сацердос» (жрец, священник) — означает не только «священный», «святой» «внушающий благоговение», но и «преданный проклятию».
К этим устремленным на меня взглядам, в которых сквозило любопытство, беспокойство, а порой и страх, презрительная ирония и даже ненависть, за десять лет священства я так и не смог привыкнуть. Чувство собственной отверженности было мучительно для меня. И все-таки я никогда не снимал рясу и не делал попыток, надев на себя маску, затеряться в толпе, притворившись таким же, как все. Это было бы обманом, кощунственным нарушением данного мною обета. Я нес свой крест. И к тому же я знал, что «магический круг», отделивший меня от мира, вовсе не есть непреодолимая стена, да его, собственно говоря, и не существует — он только порождение диавольского внушения, и достаточно одной Божией искры, чтобы это стало очевидно для всех. Вот и сейчас... Ко мне вдруг приблизилась пожилая женщина, стоявшая в начале очереди.
— Батюшка, проходите, — сказала она спокойно и просто.
— Спасибо, не беспокойтесь. Я не тороплюсь.
— Проходите, проходите, — повторила она.
И тут же толпа молча расступилась передо мной.
Я заколебался: в очереди были дети, а мне действительно торопиться было некуда. Но с другой стороны... я чувствовал, что отвергать предложение нельзя, нельзя потому, что оно шло от души, и потому, что мое дальнейшее пребывание в очереди становилось тягостным, мучительным и для меня, и для тех, кто стоял вокруг. Все разрешилось, однако, очень легко и быстро. Ко мне вдруг подошел водитель такси, подошел как-то молодцевато-непринужденно, я бы сказал, даже по-гусарски и, не испытывая, видимо, никакого смущения перед толпой, а может быть, и, наоборот, получая удовлетворение от своей дерзкой смелости, громко произнес:
— Отче, благословите!
— Господь благословит, — ответил я.
Таксист-гусар этим не удовольствовался. Он наклонился и приложился к моей руке, что произвело шоковое впечатление на толпу.
Шофер взял мою сумку с книгами.
— Ого! — воскликнул он. — Кирпичи для строительства духовного храма! Бедному грешнику это невподъем.
— Позвольте мне самому, — произнес я, смутившись.
— Нет, нет, ни в коем случае!
Таксист поставил мою сумку в багажник, открыл передо мной дверцу, учтиво пропустил меня, наклонившись, поправил внизу мою рясу и бесшумно закрыл дверцу. Но перед тем как она закрылась, до меня донесся чей-то негодующий ропот:
— Как министра обслуживают! До чего дожили! Ради чего революцию делали?
— Денег куры не клюют — вот и обслуживают! Полная сумка денег! Невподъем!
Водитель метнул в толпу резкий, колючий взгляд, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. И, лишь сев за руль, он глухо произнес:
— На вулкане живете, отче, на вулкане... Ведь эти люди не только могут петь «осанна», они и распинать умеют. По-настоящему! Так, чтоб
