Из современной немецкой поэзии

фотографировать знакомые дома,
идущие под снос.

Для меня родина —
это место, откуда приходит
большинство автобусов.

Для тебя родина —
это пространство,
целиком заполненное делами.

Эва Штриттматтер

Напрасное путешествие

Цвело белым, цвело красным.
На юг я ехала за этим цветеньем.
Олеандр красный, олеандр белый. Был ли мой путь напрасным?

Что я ищу? Не компромиссы.
Что нахожу? Чего совсем не искала.
Я много теряла, а обретала — вот разве что южные кипарисы.

Вы, кипарисы, — в ночных наваждениях,
вас создали тени — из лунного света.
Не те вы деревья, чужое все это. Береза шумит в моих сновидениях.

Ойген Гомрингер

Сонет

Вот говорят, мы целого частицы.
Вы не согласны? Но, по крайней мере,
в нас живы и растения, и звери,
черт знает, что в нас может затаиться.

Вот говорят, нас сделали небрежно.
Природа не особенно трудилась,
слепым страстям мы отданы на милость
и шишки набиваем неизбежно.

Вот говорят, не надо нам сонетов,
в них не решить практических вопросов.
Но — не мудрец поэт и не философ,

в четырнадцати строчках — для поэтов —
всех вечных тем чуть слышный отголосок,
хоть точных не содержится ответов.

Дурс Грюнбайн

Ноябрь 89-го

В тот вечер чья-то жалкая оговорка[2] перевернула людям всю жизнь.
Кто-то переврал текст — и в момент рухнули священные запреты.
Простым и будничным выглядело это невероятное сообщение
Перед кучей микрофонов и камер.
Таким же было и крушение призраков,
Порожденных больным разумом власти. Впервые
Мы увидели робкие улыбки коммунистических авгуров —
Как у проигравшихся картежников, вдруг осознавших,
Что они натворили, чувствуя свою безопасность и безнаказанность.
Заикаясь от страха, но еще с привычной угрожающей интонацией
Эти старые хрычи объявили, что «сейчас» освобождают нас — своих заложников.
В ту же ночь открылись все шлюзы,
И человеческий поток хлынул на призывный свет той части города,
Которая тридцать лет жила, как осажденная крепость.
И этот поток подхлестнуло лишь одно неправильно прочитанное слово: «сейчас».
Пока железные ворота не успели снова захлопнуться,
Люди ринулись, чтобы смести проклятие, душившее целый народ.
С открытым ртом, на обочине, застыл потрясенный пограничник:
Как теперь жить? Ведь нет больше команд и приказов.
Власть молчала — впервые за много лет.
Под утро, после фейерверка и беспорядочной езды по городу,
Когда закончилось бесплатное пиво и были выплаканы все слезы,
Счастье водворилось на улицах Западного Берлина.