Письма с Дальнего Востока и Соловков

[2341], указывается распределение форм и, вероятно, цвета северных сияний по высоте атмосферы в связи с ее плотностью и различными метеорологическими явлениями и составом. Впрочем, относительно состава новейшие данные полетов в стратосферу м. б. заставят существенно изменить схему Вегенера. Имеющиеся у меня под рукою данные, да и то случайно, повидимому уже устарели. — Старайся делать для себя систематические сводки по занимающим тебя вопросам, в легко обозреваемой форме. Это не только экономит время, но и проясняет мысль, — все соотношения выступают наглядно и тогда выступают все недостатки, противоречия и пробелы имеющегося уже знания. Уложить большой материал в диаграмму или таблицу—значит овладеть им по существу, и тогда можно сознательно итти вперед. Кроме того, надо сказать, что для большинства вопросов не требуется, при наличии интуиции, какой?либо чрезвычайной точности, а требуется найти данную в определенном направлении, хотя бы и приблизительную. Поэтому сводка дает тебе в удобной форме весь инвентарь знания в данной области и наводит на мысль, чем можно воспользоваться. Крепко целую тебя, дорогой. До отправки письма остается лишь несколько минут, и если не отправлю сейчас, оно в этом месяце вовсе не пойдет.

Дорогая Наташа, получил Ваше письмо от 13.І?.1936. Радуюсь маленькому и хочу Вам сказать, что не стоит Вам печалиться о временном прекращении занятий: они придут своим чередом, да и не они — самое важное в жизни. Ho конечно следует довести начатое до конца. В віду Вашего интереса к вышивкам, присылаю в письме образец ііитья, как будто бывшего когда- то недурным; — попался мне случайно в тряпках для обтирания химической посуды. Об именам я писал, Анне Мих., но очевидно письмо не дошло. Если это тэлько пока, то подождем, а если совсем, то напишу снова. Пртив своего имени не возражаю, а характеристику его найдете у меня в рукописи, подробную. Есть такая же у моего тезю, П. Я. Вообще, почитайте мои «Имена». Что же до женских, то кроме написанного в письме и в «Именах», об Елизавете скажу, что несмотря на общую доброкачественность его оно трудно по судьбе?как?то нескладно и потому неуютно. Елена—не плохо, но лучше Марии все равно не найти, а почему же іе дать лучшее, что можно, если только нет каких?либо особыс мотивов против. Снимок лучшего* всего сделать не в фотографическом ателье (там они всегда выходят плохо), а домг, и домашняя фотография, даже при плохой технике, всегда передает человека лучше, чем сделанная в чуждой обстановке, чужими руками и с искусственными ухищрениями. Как?то ?іне потребовался фотоснимок. Один знакомый повел меня к одному из лучших московских фотографов и тот, по знакомству (а согласно здешней терминологии «по блату») особенно постарался. Получилось изображение, от которого я, по прошествии лет 12–ти, до сих пор краснею, а ночью, проснувшись и вспомнив его, чувствую приступ тошноты. Вполне понятно, что наряду с музыкой Вас интересует шитье. Ведь узор есть отвлеченная формула каких- то мировых процессов, либо внешних, либо внутренних, а точнее сказать внешних, поскольку они прошли чрез внутреннее освоение, внутренних, поскольку они выразились в каком?то последовательном ряде движений: —эмоциональное движение, жест, рисунок, запечатление рисунка шитьем и т. д. Музыка — та же мировая формула, но запечатленная иным способом (да и не совсем иным, ибо нотная запись сама есть орнамент и, помимо своего звукового содержания, имеет значимость и зрительную), так что шитье—это музыка и музыка—шитье. Скажете, что шитье не всегда таково. Нет, оно всегда таково, но оно бывает натуралистично, или формалистично, или некомпозиционно, или плохо выполнено. Конечно, но ведь все эти пороки могут быть и у музыки. Поэтому будем равняться по высшим проявлениям. В частности, было бы любопытно дать стилистическое сопоставление шитьевого орнамента и музыки по эпохам и векам. Я уверен, что обнаружится параллелизм. — Всего хорошего Вам и малышу, о котором я все время думаю.

1936.1V.23—25. Соловки. № 58. Дорогая мамочка, получил на днях письмо от Васи и Наташи, из которого узнал о тебе.

Я доволен, что они бывают у тебя и в этом отношении заменяют меня. Впрочем, не заменяют, а, надеюсь, выполняют то, что должен был бы делать я, лучше моего. Ведь я так не умел разговаривать, а теперь окончательно разучился, что мне трудно поддерживать общение даже с теми, кого люблю больше всего. Единственный разговор, который удается—это обсуждение какого?нибудь научного вопроса. Даже чтение чуждо, т. е. наиболее пассивное занятие. Лишь собственная мысль и исследование оживляет, вероятно по воспитанной с детства привычке. Меня уже давно, а чем дальше, тем сильнее, удерживает из книг только чисто–фактического содержания: таблицы, словари, справочники. А кроме того — классики первого ранга. Малейшее отступление от безукоризненности формы вызывает внутренний протест и раздражение; плохой стиль, неточность, неудачная композиция, встречаются почти как личная обида. Флобер, когда собирался (чуть ни целую жизнь!) писать «Бювар и Пекюшэ», собирал глупости, высказанные человечеством и даже наиболее достойными его представителями. Он с торжеством отыскивал глупости и у своих друзей, даже у себя самого. Я не стал бы коллекционировать в этом направлении; глупость давит, ее не соберешь, так она обширна. Нужно быть слишком благодушно настроенным, чтобы считать глупость разсеянной редкими блестками, тогда как она течет сплошной струею. И потому вообще перестаешь говорить. Детского говора около меня не хватает, дети мудры, но вероятно не все. Припоминаю свое детство и вижу, насколько я поглупел с тех пор и как вообще глупел постепенно. Каждый шаг в жизни есть шаг назад. Разве что под старость, но уже глубокую, можно начать возвращение к детству. Моя мысль подсознательно занята малышом, — подсознательно, потому что нечего о нем думать сознательно. — Что писать тебе о своей жизни—не знаю. Пока что она идет в прежней обстановке и в прежнем направлении, если не считать разных частностей. День проходит за днем, в работе, значительная часть ночи — так же. Природы не вижу, только иногда наблюдаю северное сияние. Искусство тоже недоступно, кроме изредка попадающих и случайных книг. Тоже изредка попадает «Книжная Летопись» (это оффициальная сводка с перечислением всех вышедших за данный срок книг), из которой я вижу, что выходит на свет много интересного. Ho сюда из этого интересного попадает весьма немногое и притом довольно случайно, так что прочесть то, что хотелось бы невозможно. Старые книги еще более случайны. Вот сейчас, например, добыл себе том Мольера и том Бальзака, — читаю, хотя вовсе не собирался читать, да и не соответствует настроению и потребности. Для научной же работы просто ничего нет, — из того, что нужю мне. Приходится доходить до всего самостоятельно, но это діже в математике в большинстве случаев невозможно, а в других областях, где требуется фактический материал, — тем более. Между тем я как раз нуждаюсь в фактах. Живу мьклию о детях, м. б. они сделают то, что должен был бы сделаті я. Однако работа индивидуальна; м. б. они сделают и лучиее, но все же не то, т. к. для определенных научных замысгов требуется и соответственное сочетание опыта и внутренніх данных, которое не может повторяться. — Время от времени сталкиваюсь с людьми, которым известны местности, привычные мне по воспоминаниям детства или более нежною возраста, или знакомые, даже родные. Это дает новый повод к воспоминаниям. Кажется, как тесен мир; в его пределах толкутся все одни и те же люди, или их знакомые, родственники, друзья. И так, при моем всегдашнем уединении, малом количестве встреч и сидении на месте. Воображаю, как густы подобные же впечатления у людей общительных или путешествовавших. Письмо надо кончать, отправляю на почту, иначе застрянет. К тому же на днях вероятно кончится авиационное сообщение и будет перерыв до возстановления навигации, а эгот перерыв может продлиться недели 2. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Кланяюсь Люсе и Шуре. Если будешь писать, сообщи обо всех, кто как живет и что делает. Еще раз целую.

Внешне пока что все идет гладко, т. е. я более или менее бодр, здоров, работаю, живу в неплохих условиях и окружен не плохими людьми. Ты жалеешь, что я не принимаю участия в современных работах по физике. Ho ведь это не только потому, что я не в Москве. Дух современной физики, с ее крайней отвлеченностью от конкретного явления и подменою физич. образа аналитическими формулами, чужд мне. Я весь в Гете–Фарадеевском мироощущении и миропонимании. Современная физика есть квинтэссенция буржуазного мышления, и я даже не понимаю, почему в стране советов с нею носятся. Физика будущего должна пойти по иным путям— наглядного образа. Она должна пересмотреть свои основные позиции, а не расти путем заплат на мышлении явно изветшавшем. Нет, и в Москве я не принял бы участия в работах, в современных работах, по физике, а стал бы заниматься космофизикой, общими началами строения материи, но как она дана в действительном опыте, а не как ее отвлеченно конструируют из формальных посылок. Ближе к действительности, ближе к жизни мира — таково мое направление. Ведь не без причины я ушел в свое время в электротехническое материаловедение. Еще раз целую, дорогая мамочка.

1936.І?.27—28. Соловки. № 59. Дорогая Аннуля, только что вернулся с зачетов–экзаменов по курсу химии и технологии водорослей, который провел на курсах йодных мастеров. Вероятно это впервые в мире