Сняла Настя передничек, затянулась портупеей, проверила пистолет на боку. Жаль, модернизация «Москвы» только начинается. Жаль. После такого совещания перепьются чекисты. Самое время не только их послушать, но и посмотреть за ними. Накинула Настя кожаную куртку – и за Холовановым. В темный коридор. В мрачную комнату, к стенке, которая открывается сама. Спустились на станцию «Кремлевскую». А там ждут. «Главспецремстрой-12» в готовности. Только лишний вагон добавлен. Догадывается Настя – это вагон-зак. Всех, кого арестовали сегодня, Холованов с собой везет. Профессору Перзееву на допрос. Хитер Перзеев, сам никого не бьет, сил не тратит, а только сочувствует: «Не хотите говорить? Придется вас отдать нехорошим людям…»
Стучит «Главспецремстрой»: до-мой, до-мой, до-мой. Вагон сегодня полон. Девочки возвращаются с обеспечения совещания высшего руководящего состава НКВД. Если бы жили в Москве, если бы имели папу и маму, если бы имели соседей и друзей, то каждую можно было выследить, изучить, подстеречь, подкупить, запугать. Но нельзя девочек выследить, нельзя подстеречь, нельзя подкупить, нельзя запугать. Нельзя потому, что самому товарищу Ежову не дано ничего знать о сталинских девчонках.
Подошло совещание к обеду, тут они и появляются стайкой, обслуживают делегатов бойко, весело и исчезают все разом. Как под землю. Каждый раз разные появляются. Вроде у Сталина их полк целый. Может, особо проверенных Сталин из какого текстильного комбината привозит? Или студентки из какого-нибудь института?
Завершили работу – и под землю. Не уследишь, куда. Может, в метро спускаются? Может, у них свой выход есть на «Площадь Революции» или на «Площадь Свердлова»? Или их машинами закрытыми из Кремля вывозят? Ставил людей товарищ Ежов к станциям метро, наблюдали за всеми воротами кремлевскими до больших совещаний и после. Непонятно, откуда берутся, куда пропадают. А в Московский метрополитен имени товарища Кагановича после закрытия не сунешься. Московский метрополитен подчиняется непонятно кому. Даже товарищу Ежову непонятно. И врагов в Московском метрополитене товарищу Ежову выискивать не дозволено. И охраняется метрополитен особым отделением милиции, который кому-то подчиняется, но разве сообразишь, кому именно. Ясно только, что хозяин метро – дядя властный и свирепый. Так что совать нос в дела Московского метрополитена не рекомендуется. Купите билетик и езжайте куда надо. И не оглядывайтесь. Перед закрытием – не задерживайтесь.
Получается, что некому ремонтные поезда в ночном метро разглядывать. И потому несется «Главспецремстрой» никем не замеченный. Вырывается из подземелья и прет в темноту.
Со свистом.
Все двери в коридор открыты. В коридоре смех. Сей Сеич девчонок угощает. Девчонки истории рассказывают смешные. Когда триста мужиков в одном зале пьют, обязательно какие-нибудь занимательные казусы случаются, есть что вспомнить, и по коридору: ха-ха-ха. И еще история и снова: ха-ха-ха.
Только одна дверь в коридор не открыта. Только в одном купе не смеются. В том купе Холованов с Настей.
Смеются девочки, а сами нет-нет да и метнут взгляд на дверь холовановскую: это ж надо, такого мужика приворожила.
– Давай тебя, Дракон, развеселю. Хочешь, расскажу, куда Севастьян-медвежатник и его друзья карты прячут?
– Ты и это вычислила?
– Тут все понятно. Надо просто вспомнить, что вы во время обыска не проверяете.
– Мы проверяем все.
– Вы проверяете все, кроме… собственных штанов. Вы же с профессионалами дело имеете. Среди них один карманник. Вы входите в камеру и начинаете обыск. Он в это время прячет колоду в твой карман. Когда обыск закончен, он колоду из твоего кармана ворует. В камере он не один. Их четверо. Тоже профессионалы, хотя и не карманники, но подыграть ему могут. Карманник обычно с партнерами работает. Они ему партнерами могут быть, действия его обеспечивая.
– Вот что, Жар-птица, если ты права, если я карты найду при обыске… в своем кармане, то карты я им верну, пусть играют, но обязательно скажу, что это ты додумалась…
– Мистер Хампфри, у меня деловой разговор.
– Слушаю вас, мистер Холованов.
– Оставайтесь еще на год.
– Нет, мистер Холованов, мне домой пора. В Америку.
– Я вам вдвое больше платить буду.
– Нет, мистер Холованов. Пора мне.
– Ладно. Хорошо. Но есть проблема…
– Какая?
– Дело в том, мистер Хампфри, что вы работали на очень деликатной работе…
– Я понимаю, мистер Холованов.
– Вы слишком много знаете… Вы приедете в Америку и начнете рассказывать всем, что товарищ Сталин прослушивает телефонные разговоры своих ближайших соратников…
– Мистер Холованов, я никогда никому ничего не расскажу…
– Вот это деловой разговор, мистер Хампфри. Вот это деловой разговор.
– Да если я и начну рассказывать, мне никто не поверит: по документам я не в Советской России работал, а в Швейцарии. И письма домой мои написаны якобы из Швейцарии. И отправляли вы их, как я знаю, из Швейцарии…
– Все так, но нет у нас уверенности, что вы сдержите слово…
– Я дам вам расписку, мистер Холованов…
– Расписку? Это хорошо. Это вы верно придумали. Только что я буду делать с вашей распиской?
– Как что? Если я опубликую что-нибудь о системе подслушивания, вы подадите на меня в суд…
– Я не люблю суд. В суде можно выиграть, но можно и проиграть… Поэтому расписки мне недостаточно.
– Какие же еще вам нужны гарантии?
– Ваша жизнь, господин Хампфри, лучшая гарантия того, что вы никому ничего не скажете.
– Вы хотите меня убить?
– Ни в коем случае. Людей убивают только преступники. Я не хочу вас убивать, я хочу вас ликвидировать.
– Я протестую и требую, чтобы вы немедленно вызвали сюда моего адвоката.
– Адвокат – предрассудок буржуазного суда. Мы руководствуемся интересами своей страны и Мировой революции, нам не нужен адвокат, который будет доказывать, что мы не правы. Мы знаем без адвоката, что правы.
– И вы убиваете всех иностранных инженеров, которые работают на вашу страну?
– В том и дело, что не всех. Всех, кто строит танковые, артиллерийские, авиационные, автомобильные заводы, мы отправляем домой, щедро наградив. Но вы делали очень деликатную работу.
– И много таких, как я?
– Считанные единицы. Вы – не правило. Вы – исключение.
– Кто следующий?
– Три инженера, которые монтируют вентиляционные системы в гостинице «Москва».
– Но в Америке хватятся.
– Пусть хватаются. Каждый, кто не должен вернуться, нами заранее оформляется не в Советский Союз, но в Швейцарию, Бразилию, Австралию, Германию. Это мы используем в своих интересах: американские инженеры уезжают во многие страны… и пропадают. А в Советском Союзе они не пропадают. Вот они поработали и возвращаются домой при больших деньгах.
– Мои деньги вы передадите моей семье?
– Нет, мы их конфискуем. Сей Сеич, примите портфель, пересчитайте и составьте акт о приеме денег, которые заработал мистер Хампфри.
– На мое место едет новый инженер из Америки?
– Да.
Севастьян-медвежатник смеется да головой покачивает: хитра девка, эх, хитра. А сам проволочки свои и крючочки раскладывает.
– В общем так, доченька, раз ты такая хитрая, тайну свою тебе расскажу. Был у меня в жизни момент: застегнули мне белы рученьки, заточили меня в узилище. И вышак ломится. Потом сюда привезли. Учи, говорят, делу своему, иначе… А я решил: учить буду, а главного не расскажу. Тут в монастыре я уже восемнадцать лет протрубил, многих ваших ремеслу обучил, а главную тайну тебе первой расскажу. Жалко умереть и тайну ремесла с собой унести. А ты мне понравилась. Тебе расскажу, а ты ее храни. Расскажи другому, но только тому, у кого душа добрая. Расскажи один раз в жизни и только тому, кто хранить ее будет. Расскажи только тому, кто ее тоже откроет лишь однажды и только тому, кого настоящим человеком считает. Значит, так. Как крючочками в дырочке вертеть, я тебе покажу. Тут ума большого не надо. Главное не в том. Главное в другом. Медведя полюбить сначала надо. Понимаешь? Всей душой полюбить. И ничего от него не требовать. И ничего от него не желать. Медвежатник – это как строитель, как поэт, как художник, как писатель. Плох тот художник, который пишет картину и уж заранее деньги вычисляет, какие за нее получит. И картина у него плохой получится. И денег ему за нее не дадут. Художник творцом должен быть. Богом у своей картины. Любить должен свое творение еще в замысле. Или строитель: есть хорошие строители, которые любят дом еще до того, как начали строить его. Любят каждый камень, в стену вложенный. Любят каждый гвоздик, в стену вбитый. Тот, кто любит дело свое, – того успех найдет, и дом тот веками стоять будет. Ты меня поняла, дурочка?
– Поняла.
– И в нашем деле на любви все стоит, с любви начинается и ею же завершается. Ты ж его полюби. Ты ж его железякой холодной не считай, сейфа бронированного. Ты ж вообрази, что нежное он существо, уязвимое. Пока деньгами сейф набит, так всякий его любит, всякий к нему мостится. А как пуст, так
