квартиру, внес задаток, оформил контракт и завтра съезжает. Видеться они могут хоть каждый день, но жить будут порознь.
Памятное письмо
Надя прекрасно помнила это письмо. Лица мужского пола писали в их журнал крайне редко. Интересовались всякими глупостями, к примеру просили обозначить точное количество и местонахождение эрогенных зон у женщин или как сделать так, чтоб быть неотразимым в дамском обществе. К письмам мужчин относились с особым тщанием, даже самую пустую чушь не оставляли без внимания.
А тут такое умное письмо. Проблема сформулирована четко, детально. К тому же вопрос не локальный, а общечеловеческий. И очень под настроение Нади попало. Они незадолго до этого гостили всей семьей у Андрюшиной родни. Пришлось поехать, хотя активно не хотелось. Но отказывать чужим старикам в общении с их собственными внуками было бы нечестно. Она настроилась перетерпеть, перестрадать.
У себя дома главной была она, это само собой разумелось. Для Андрюшиных же родителей и сестер самой важной персоной был сын и брат. На Надю даже внимания особого не обращали. А когда обращали, то командовали: «Давай скорей ставь тарелки, давай хлеб режь, да потоньше, Андрюша не любит толстые ломти». Как будто она не знала, что Андрюша любит, а что нет. Муж ей объяснял, когда они оставались наедине, что соскучились родные, вот и вьются вокруг него, что в обычной жизни этого не было никогда, но Наде плохо в это верилось. Ей казалось, что безразличие к ней было демонстративным, подчеркивающим превосходство Андрея над женой. Они, наверное, хотели ей показать, как должна она ценить, что ее взял замуж такой замечательный, умный, деловой человек. Даже к мальчишкам не было такого внимания, как к нему. А мальчикам все талдычили: «Вот какой у вас папка! Гордиться надо таким папкой!»
Как-то на кухне попросила Надя мужа подать ей минералку из холодильника. Так целую лекцию пришлось выслушать: «Как это – Андрюша, дай? На кухне жена мужу подает. А он – деньги зарабатывает. Это если на работе «Андрюша, дай» да дома «Андрюша, дай», то ты тогда на что же?»
Такой вот «Курс молодого бойца». Дорвались до невестки. А они же далеко не молодожены, приспособились друг к другу отлично и не раздражаются по мелочам из-за того, кто за кем поухаживал в какой момент.
Еле-еле дотерпела до отъезда. Дома, разумеется, сорвалась:
– Почему твоя мать мне говорила так? Как она смела мне отвечать эдак?
Андрей сначала соглашался, даже прощения у нее попросил за своих, благодарил ее за терпение. Но это не помогало. Сильно она разбушевалась тогда. Ушла спать в свою каморку. Все ждала, что придет к ней, поуговаривает-поуговаривает и возвернет ее в родную спальню. Он не пришел. Задела она его, видно, за живое. Он же там, в отчем дому, душой отмяк, расслабился, а теперь за две недели родительской любви должен женские истерики выслушивать. Надя все поняла, испугалась, что перегнула палку. Помирились. Горько было на душе.
Письмо пришлось очень кстати. Уж она в нем воздала матерям, не уважающим своих сыновей, от всего сердца. Откуда что взялось. Хороший ответ получился. На летучке особо отметили.
Знала б она, что натворила!
Екатерину Илларионовну сжигал огонь изнутри. В ее голове не помещалось Надеждино вероломство. Это что ж получается, ей доверяли, ее мысли зачитывали, ее авторитет использовали для укрепления семейного очага, а в самом главном, в самом необходимом для матери вопросе Надежда повела себя как шваль. Как женщина легкого поведения.
Все свое негодование Екатерина изливала на Иришку. Та старательно сочувствовала, уж очень жалко было видеть, как женщина мучается. Екатерину переклинило конкретно, она даже переезд сына вроде как не заметила. Только о Надежде и говорила, что слишком много та на себя берет, что как бы самой не умыться бы горючими слезами. Видно, сама горя не знает. Спокойно слишком живет. Так хоть бы другим жить не мешала, в чужую бы жизнь не лезла. Чужих бы детей не совращала.
Именно тогда начались те непонятные звонки. И пошло-поехало. Иришка никаких Надиных координат не давала, да об этом вообще речь не заходила. Екатерина вроде даже как-то успокоилась, собралась. Как бы даже о сыне не так горячо тосковала. Только иногда на нее находило.
Начинался тематический бред. То про наркотики. Как героинщики собираются, как они это зелье себе готовят, ложки нержавеечные над огнем держат, потом в шприцы набирают. И все им мало, все больше и больше надо. И потом – передозировка. И все. И мать на могиле. Дитя ее отошло, отмучилось, а ей – мука вечная.
И так все расскажет, будто про себя. Во всех деталях мельчайших. Слушать – не оторвешься, но страх потом охватывает, что дрожь никак не унять.
То вдруг повествует размеренно, как человек умирает от СПИДа. Как со случайной женщиной сблизился, один раз всего не поостерегся, потом забыл и думать о ней. Потом занемог. Ангина за ангиной, болячка за болячкой.
Анализ крови показывает болезнь. Беспощадную болезнь, ибо помощи не будет никакой, ни от кого. Он хочет жить, у него планы, мечты. Лечится всей этой абсолютно не помогающей дорогостоящей чепухой.
Но силы гаснут, а болезни терзают. Язвы по всему телу. В тень превращается. Все друзья разбежались, никто не приходит. Впереди – ничто, пустота. Ребенка от него не будет. Все было напрасно. И только мать с ним, до последнего его часа. Все хочет ему жизнь продлить, хоть на день, хоть на час, хоть на секунду…
Каково это слушать? Кино никакого не надо документального, каждый нюанс прочувствован, прожит.
А потом опять ничего, оживится, блеск в глазах появится, вроде, думается, время – лучший лекарь, надо только немножечко эти загибы перетерпеть – и вернется прежняя благополучная и надежная Екатерина Илларионовна.
Иногда, бывало, она спрашивала Иришку о Наде. Ни о чем конкретном, просто: «Как живется-можется вашей замечательной подруге?» Тон был демонстративно ироничным. Ира обычно отделывалась общими фразами: «У нее все как прежде», «Все хорошо». Иногда отвечала, что давно не виделись, не знает. Как-то раз из вежливости, чтоб Катя не думала, что ее больше не принимают за друга, сообщила, что у Нади день рождения скоро, что она приглашена и потом все расскажет.
Тогда-то Екатерина и подсуетилась с памятным подарком. Недаром все к Ире лепилась с расспросами о том, как Надя выглядела, какое у той было настроение.
В последнее время общались они редко. Уж очень Ириша чувствовала себя опустошенной после «живых картинок», рисующих быт героинщиков, кокаинистов, элэсдэшников и прочих представителей жалкого племени человеческих отщепенцев, которых отвергли все, кроме матерей. У Иры после таких сеансов пропадали все жизненные ориентиры. Раньше она серьезно мечтала о ребенке, теперь, пожалуй, и не решилась бы родить, видя, как мается добрая и преданная мать. Да и ребенку не больно-то сладко приходится. Иногда Екатерина Илларионовна сама просилась в гости, чего в прежние времена вообще почти не случалось: она предпочитала принимать визитеров у себя.
Во время одного из своих визитов она и умыкнула хранящиеся у Иришки запасные Надины ключи от квартиры и дачи.
– Откуда же она узнала, что у тебя есть мои ключи?
– Да это давно еще, несколько лет назад, когда выяснилось, что мы подруги с тобой, она тоже у меня сидела, мы фотки студенческие разглядывали. А потом я, чтоб похвастаться, ящик стола выдвинула, где как раз альбомы лежат, и ключами твоими позвенела: вот как у нас все – полное доверие! Кто бы мог подумать! Ты уж прости меня! Главное, вспомнить бы вовремя правило: об отсутствующих не говорят! Это такой мне урок на всю жизнь…
– А сейчас про то, что я на даче, это ты специально для нее узнавала?
– Нет, тут все совсем не так получилось. Я позвонила тебе домой, поболтать хотела, обсудить кое-что было надо, а трубку Коля взял, говорит, мама не может подойти, занята. А мне, знаешь как бывает, позарез нужно было с кем-то хоть словом перемолвиться, иначе не знаю, что было бы. Коля твой такой хороший человек, спрашивает меня: «Как ваши дела, тетя Ира?» Мы с ним немножко поговорили про мои неважнецкие дела. Он и утешает:
