изданиях эта норма выдерживается далеко не всегда]… и я не хочу брать образцом для своей веры (та сгоуапсе) веру кого?то другого». Далее Гельвеций цитирует канцлера Парижского университета Жана Жерсона, который говорил: «Небо наделило меня душою, способностью суждения, а я возьму и подчиню ее суждению других людей, и они будут руководить мною в моей манере жить и умирать». «Каждый в ответе, …каждому, — говорит Гельвеций, настойчиво повторяя слово'каждый', — необходимо понять (chacun repond… c'est done a chacun a examiner), во что он верит» [«во что он верит» - се qu'il croit - не отсюда ли взял Ф. Мориак название для своей книги Cequejecmis?]. «Но может ли человек, — спрашивает затем автор трактата «О человеке», — предпочесть свой собственный разум разуму своей нации? Законна ли такая гордыня?» И сам отвечает: «Сама Божественная Премудрость говорит:'... Judaeis scandalum, gentibus stultitiam', то есть «для иудеев соблазн, а для эллинов глупость (1 Кор 1:23)».
Этому месту из апостола Павла он дает чрезвычайно интересное толкование: народная культура в целом может быть носительницей какого?либо заблуждения или суеверия. Что же касается веры в Бога, то она может быть только личной, пропущенной через сердце и обретенной в результате личных духовных поисков. Когда говоришь о Боге, нельзя избежать слова «я», потому что Бог открывается мне только через меня самого. С чужих слов можно приобрести только какие?то конкретные знания, в конце концов, знание о Боге, но никоим образом не знание Бога. Именно поэтому я могу понять, что и для чего посылает Бог мне, именно мне, но не кому?то. Что и зачем определяет Бог кому?то другому - мне знать не дано. «Религия, — пишет И. Кант в своем труде «Религия в пределах только разума», — основанная на чистой моральной вере, не есть общественное достояние, но каждый те успехи, которые он в ней сделал, может сознавать только для себя самого» (Собр. соч. в 8 т. М.: ЧОРО, 1994. Т. 6, С. 133).
Коллективными могут быть только заблуждения, предубеждения и фобии. Наоборот истина всегда лич- на, каждому из нас она открывается особо, каждый необходимо должен сам осмыслить ее и пережить в глубинах разума и сердца. В противном случае, она из истины превращается в безжизненную аксиому, сформулированную по принципу on dit или si diceche, то есть «говорят, что…» и так далее, иначе говоря — в трюизм. На первый взгляд это может показаться абсурдным, так как любая научная истина существует вне меня, без меня и во мне не нуждается. Однако на самом деле истина (духовная, научная или бытовая) будет чем?то мертвым и неподвижным, пока я сам не подвергну ее сомнению, докажу и лишь затем осознаю. Это известно каждому ребенку, который учится познавать мир, и всякому школьнику, что — как все мы это прекрасно знаем — должен не принимать теорему из Эвклида на веру, но доказывать ее в поте лица своего.
Не так давно в телевизионных новостях прозвучало сообщение о том, что в одном из областных городов России священник, ставший членом призывной комиссии, занимается на ее заседаниях тем, что сообщает христианам разных исповеданий, в общем, всем, кто просит об альтернативной службе в больнице или в доме престарелых, что религия данного призывника позволяет ему служить в армии. Не говоря уже о том, что православному пастырю, вероятно, не очень прилично судить о том, каковы взгляды на тот или иной вопрос у других конфессий, необходимо обратить внимание на то, что религия понимается тут как свод каких?то установлений, требований, запретов и наоборот, но никоим образом не как личные убеждения того или иного человека. Взгляд этот абсолютно противоположен тому, о чем говорят и Спиноза, и Гельвеций, и Кант. Никто не имеет права решать за другого, каковы его личные (подчеркиваю — личные!) религиозные убеждения.
Когда религиозность кого?либо из нас, считающих себя верующими, основывается не на личном переживании встречи с Богом, не на личном ощущении прикосновения ко мне (я сознательно подчеркиваю словосочетание «ко мне»!) Его всепобеждающей десницы, а на том, что мы просто начинаем считать себя принадлежащими к той или иной традиции и принимаем ее как нечто безусловное, без личного ее переживания, тогда религия практически всегда трансформируется в клерикализм. «Благословляется выключать мобильные телефоны», — написано на дверях нашего храма, вероятно, кем?то из дежурных, которые призваны поддерживать здесь порядок. Вспоминаются слова «Благословение Господне на вас…», которыми завершается Божественная литургия. Благословение — это сакраментальный акт, почти таинство. Причем тут мобильные телефоны?.. Следовало бы написать «убедительная просьба выключать и т. д.», но не более. Благословение — это то, что мы принимаем в себя, в глубины нашего сердца, носим в себе как драгоценность, как дар Бога, обращенный лично ко мне. Мобильные телефоны не имеют к этому никакого отношения.
Сейчас нередко употребляется выражение «православный образ жизни». Увы, это нонсенс, потому что можно жить по Домострою, соблюдать все посты, вкушать куличи на Пасху и соблюдать все те правила в отношениях с людьми, что сформулированы в Евангелии и в церковном праве, не нарушать заповеди с 5–ой по 10–ую, то есть те, что касаются наших взаимоотношений не с Богом, но друг с другом, но при этом не верить в Бога, не жить переживанием мистической с Ним встречи и внутреннего с Ним единства.
Бог… — Наверное, правы те, кто говорят, что само это слово происходит от прилагательного «больше», потому что Бог всегда больше, чем любая мысль о Нем, больше любого исповедания или религии, любой философии или богословия. Как тут не вспомнить Державина, который ставил себе в заслугу то, что он беседовал о Боге именно «в сердечной простоте», то есть без оглядки на те или иные богословские или конфессиональные установки — «от всея души», как говорится в богослужебном чине. Сейчас это особенно трудно. Александр Гордон рассказал мне, как после его передачи, посвященной пониманию миссии Иисуса с иудейской точки зрения, в редакцию посыпались по электронной почте десятки, если не сотни писем, авторы которых обвиняли Гордона в том, что он кощунственно глумился над святыней православия. Между тем на эту тему чуть ли не на всех языках мира историками и богословами всех исповеданий написаны десятки исследований, в том числе и переведенная на русский язык и достаточно хорошо известная книга Давида Флуссера «Иисус» (М.: ИНИОН, 1992). Упомяну еще одну замечательную книгу по этой проблеме, это 'Jesus Juif pratiquant'брата Эфраима. Но сейчас эта тема воспринимается многими православными людьми как та- буированная. Почему, спрашивается, в эпоху Бердяева свободная мысль допускалась, а теперь преследуется с большим рвением?
Представляется, что происходит это по той причине, что вера сегодня очень часто подменяется религиозностью, свободный диалог человека с Богом превращается в следование правилам. А между тем, безусловно, прав уже цитировавшийся выше Клод Адриан Гельвеций, когда спрашивает: «Кого Иисус называл порождением ехидны? Язычников ли, эссенов(то же, что «ессеи», — прим. ред.), саддукеев, которые отрицали бессмертие души и даже бытие Божие? Нет, это относилось к фарисеям, к иудейским священникам». И сегодня это евангельское обличение относится не к неверующим, а к нам, считающим себя благочестивыми и добропорядочными христианами» («О человеке», IV, XIX).
Станислав Гроф, современный американский психолог чешского происхождения, являющийся одним из основателей нового направления в науке, трансперсональной психологии, в своей книге «Путешествие в поисках себя» (Гроф, С. Путешествие в поисках себя. — М.: Изд–во Института психотерапии, 2001. С. 286) вспоминает слова своего друга религиоведа Уолтера Хьюстона Кларка, который говорил о том, что многое в официальных религиях напоминает ему вакцинацию. «Человек, — утверждал Кларк, — приходит в церковь и получает'небольшую прививку', что впоследствии защищает его от'реальных вещей'. Так, многие люди полагают, что регулярного посещения церкви по воскресеньям, проговаривания молитв и слушания служб достаточно для того, чтобы считаться истинно религиозным человеком. Ложное чувство того, что это у них уже есть, — продолжает Кларк, — мешает им отправиться на поиски действительно духовных открытий». Напомню, что выражение «духовное путешествие» — одно из ключевых в богословии митрополита Антония Сурожского. Именно это путешествие приводит к «встрече» (еще одно ключевое слово для владыки Антония!) с Богом. «Опасной и трудной экспедицией» называл веру в Бога о. Александр Мень.
Клерикализм, по Канту, всегда представляет собой служение фетишу. Он встречается там, где «основу и существо служения Богу, — пишет Кант в «Религии в пределах только разума», — образуют не принципы нравственности, а статуарные заповеди, правила веры и обряды». По Канту, существует ряд форм религиозности, где «сотворение фетишей столь разнообразно и столь механично, что, по–видимому, вытесняет всякую моральность, а значит и религию,… тем самым, подходя близко к язычеству» (Собр. соч. в 8 т. М.: ЧОРО, 1994. — Т. 6, С. 195).
Другое дело — путь к Богу. Митрополит Антоний рассказал о человеке, который пришел к нему, заплакал и сказал: «Отец Антоний, покажите мне Бога. Не видав Его, не могу верить, а без Него — жить не
