«жестоком фанатике, с которым будет трудно сотрудничать открыто и доверительно». Со временем страх перед Гейдрихом не проходит. Уже одного телефонного звонка от начальника РСХА достаточно, чтобы лишить Канариса покоя.
Несмотря на это Канарис, пока Гейдрих был жив, стремился поддерживать с ним хорошие личные отношения. Постороннему отношения между ними казались даже сердечными. По воле случая Канарис, когда его семья в начале февраля 1935 г. переехала из Свинемюнде в Берлин, нашел квартиру на Деллештрассе. Вскоре выяснилось, что Гейдрих живет неподалеку от него на той же улице. Несмотря на внутреннее отвращение, Канарис по служебным соображениям старался поддерживать контакт между обеими семьями, и воскресными вечерами летом 1935 г. семья Канариса ходила к Гейдрихам, чтобы там в саду поиграть в крокет. В августе 1936 г. Канарис купил себе маленький дом в Шлахтензее на Дианаштрассе, которая впоследствии была переименована в Бетацайле в честь национал- социалистического писателя Оттомара Бета. Было ли чистым совпадением, что полгода спустя Гейдрих купил на Августаштрассе, в двух минутах ходьбы от Канариса, строящийся дом и переехал туда, когда дом был готов. Фрау Канарис, услышав об этом, не могла удержаться от смеха и сказала: «Хорошая покупка!» Гейдрих уловил в этом замечании намек, так как сразу стал защищаться и со всей убежденностью сказал, что он по чистой случайности нашел подходящий дом рядом с домом Канариса. Возможно, здесь и вправду не было особого умысла, потому что, в конце концов, для начальника РСХА вряд ли было необходимо лично следить за своим противником из разведки.
О том, что Гейдрих, несмотря на внешнюю приветливость отношений с Канарисом, считал того своим противником и всегда был перед ним начеку, говорили многие сотрудники СД. Он предостерегал своих подчиненных, что с Канарисом, «этим старым лисом, нужно быть всегда настороже».
Штандартенфюрер СС Шелленберг, который после падения Канариса взял руководство секретной службой связи, заявил в Нюрнберге, что Гейдрих не доверял Канарису только потому, что у того были документы, подтверждающие неарийское происхождение Гейдриха и которые хранились в надежном месте. Подобные рассказы можно было услышать и от других людей. Однако документы эти до сих пор не найдены. Те, кто по работе и в личной жизни поддерживал с Канарисом наиболее близкие отношения, тоже ничего подобного от него не слышали, хотя никто не сомневался в том, что он был хорошо осведомлен о неарийском происхождении отца Гейдриха. Против утверждений Шелленберга, что Канарис располагал документами о «неудачном» рождении Гейдриха и хранил их в печатном виде в надежном месте, говорит, очевидно, тот факт, что Канарис, по словам свидетелей из его окружения, всегда боялся Гейдриха и что известие о смерти последнего 1 мая 1942 г. было воспринято им с облегчением, хотя он посчитал необходимым во время погребения заявить сотрудникам Гейдриха глухим, словно охрипшим от слез голосом, что он исключительно ценил и почитал Гейдриха как великого человека и потерял в его лице верного друга.
Несмотря на взаимное недоверие, хорошие отношения с Гейдрихом были крайне необходимы для работы Канариса. При всей взаимной сдержанности у него была возможность своевременно услышать о планах и мероприятиях СД. Хотя Гейдрих не доверял Канарису, он, похоже, все же ценил личные контакты с ним. В связи с обстоятельствами своего увольнения из морского флота он был полон недоверия к вермахту. Он также знал, что большинство из высокопоставленных офицеров флота и армии смотрели на него как на ренегата и по возможности избегали с ним личных контактов. Поэтому он считал контакты с семьей Канариса, несмотря на все предубеждения, полезными и часто в беседах с шефом абвера заходил дальше, чем вначале планировал.
Девятая глава
Испанская загадка
В то время как шли переговоры с Гейдрихом о разграничении компетенции обеих сторон, формирование и расширение разведки продолжались. Канарис всегда стремился давать руководителям германского вермахта как можно более полную и неприкрашенную картину соотношения военных, политических и экономических потенциалов. Из многих публикаций прошлых лет в широких кругах возникло впечатление, что Канарис сознательно систематически в ущерб германским военным интересам утаивал сообщения, поступавшие в разведку от связных и дипломатических служб, или передавал их инстанциям, ответственным за руководство вермахтом, в искаженной форме. Один отрывок из книги Гизевиуса «До горького конца» также можно ошибочно истолковать в этом смысле. Сотрудники, которые долгие годы имели доступ к делам секретной службы связи, опровергали эти утверждения как совершенно ошибочные. Генеральный штаб сухопутных войск, а также соответствующие службы люфтваффе и морского флота, отвечавшие за оперативную подготовку немецких военных действий, получали информацию, поступившую в разведку, принципиально в той форме, в которой она поступила, а при необходимости также с указанием па природу и достоверность источников. Анализировать сообщения, увязывать с другими разведданными поступившими независимо от разведки (к примеру, перехваченные радиосообщения, показания пленных и т. д.), было обязанностью их, а не разведки.
В другом месте сказано, что Канарис при случае, например, при докладе Гитлеру или Кейтелю, стремясь повлиять на верховное руководство в том направлении, которое казалось ему разумным или безупречным в моральном отношении, некоторые сообщения, подтверждавшие его тезисы, особенно подчеркивал, другие, которые могли содействовать идеям Гитлера, умышленно пропускал. Но при разумном осмыслении приходишь к выводу, что и в этих случаях речь шла лишь об отдельных сообщениях из информационного материала, который предоставлялся в полном объеме службам, отвечавшим за непосредственную оценку военного положения. Свое моральное право на такую подачу информации Канарис видел в том, что он именно благодаря своей деятельности в качестве начальника разведки очень рано осознал опасность гитлеровской внешней политики. Тем более необходимым стало, по его мнению, правильное и широкое информирование руководства вермахта. В первые годы его деятельности во главе разведки положение вермахта было еще относительно независимым от влияния партии. Правда, люди типа Бломберга и Рейхенау, были весьма склонны к тому, чтобы пойти навстречу желаниям Гитлера; но такие личности, как главнокомандующий армией фон Фрич, начальник генерального штаба Бек и некоторые другие, по мнению Канариса, сопротивлялись попыткам полностью подчинить вермахт влиянию партии. Поддерживать в рамках своей сферы деятельность таких людей в их борьбе за сохранение традиций вермахта, в особенности армии, Канарис рассматривал как свою естественную обязанность. При этом он не занимал мелочную бюрократическую позицию. Он чувствовал себя компетентным именно тогда, когда видел возможность предотвратить беду или несправедливость.
Когда осенью 1935 г. начался абиссинский конфликт, все симпатии Канариса были на стороне Абиссинии. Он инстинктивно становился на сторону более слабого. Кроме того, он очень рано увидел опасность в авантюре Муссолини, потому что с полным правом считал, что Гитлер последует примеру дуче и втянет Германию в опасное предприятие. При всей своей симпатии к итальянскому народу Канарис был и тогда, и позднее противником военного союза с Италией. Он был невысокого мнения об итальянском военном потенциале и с основанием предвидел, что оба диктатора будут взаимно готовить все более опасные авантюры. Слабость, которую проявила Великобритания во время абиссинского конфликта, глубоко разочаровала Канариса. По его мнению, она могла бы закрыть Суэцкий канал и тем самым быстро покончить со всем безобразием в Абиссинии. Он, однако, не сделал, как Гитлер, из всего этого ошибочного заключения, что Англия всегда и при всех обстоятельствах только блефует и никогда не пойдет на серьезный конфликт. Он и в последующие годы был много раз разочарован нерешительностью британских политиков, но это не отражалось на его отношении к Великобритании. Канарис на протяжении всей своей жизни испытывал к англичанам симпатию и глубокое уважение. Он восхищался искусными методами, с помощью которых они сохраняли единство и сплоченность своей разноликой империи. Он видел в Британской империи принцип общественного устройства, от которого можно ожидать много позитивного и для будущего оформления отношений на Европейском континенте. Он глубоко уважал стойкость и выносливость британского народного характера и был убежден в том, что, несмотря на недостатки британского вооружения, не ускользнувшие от его внимания, Гитлеру никогда не удастся одолеть этого
