Через три года после смерти матери мы с Лолой в последний раз ездили в мертвый город. К тому времени там уже трудно было найти что-либо полезное — успели поработать ржавчина, пожары и время. Но кое-какая добыча нам все же попалась, и еще мы поняли, что никогда больше сюда не вернемся. Что было очень ценным достижением.
Отчасти по ошибке, отчасти по плану в конце того дня мы остановились возле одной из братских могил. Здесь уже почти два десятилетия стояла целая армада бульдозеров. Могила еще не заросла окончательно, и из земли то здесь, то там торчали обломки костей и упрямые клочки ткани. Разглядывая эту печальную сцену, я вспомнил последние похороны, на которых побывал, и, когда Лола спросила, о чем я думаю, сказал об этом.
Она плакала. Я тоже плакал.
Шмыгнув, она сказала:
— Кто-то этого хотел. Кто-то все это спланировал.
Мне уже и не сосчитать, сколько раз мы про это говорили.
— Знаешь, чего я хочу, Ной?
— Чего?
— Чтобы те, кто это устроил, вышли бы и все рассказали. — Моя милая и грустная женушка прижалась ко мне и объяснила: — Как только началась эпидемия, им следовало бы выступить с официальным заявлением, доказывающим, что они реальные люди, и перечисляющим все те якобы мудрые причины совершить немыслимое.
— Об этих причинах мы и так можем догадаться.
— Но если бы они заявили о них, то сомнений бы не осталось.
— И что бы это изменило?
— А то, что сейчас нам было бы кого винить. Группу, имеющую название. Реальных людей с ясной целью.
— «Трясучка» убила бы тех же самых людей. Все правительства совершили бы те же ошибки. А мы с тобой в конце концов оказались бы здесь или в другом подобном месте, глядя на могилы и мертвецов.
— Но была бы и разница. Если бы они предъявили доказательства и заявили о причинах, то мы бы знали, что все это дело рук людей. Обычных идиотов с большим самомнением. А это значит, что живущие в Спасении обычные идиоты с большим самомнением уже не могли бы убеждать себя, что это был Божий суд или что все они такие уж безгрешные, а поэтому и выжили.
Об этом я как-то прежде не думал.
Лола снова шмыгнула и замолчала, вытирая слезы руками. А я стоял не шевелясь, смотрел на это огромное кладбище и думал: «Вот что при этом чувствуешь. Вот что значит быть могильщиком для всего мира».
Я поджидал ее, вытаскивая шмат копченого мяса из кузова, потом сделал перерыв, ожидая, что Мэй вот-вот примчится. Но не дождался. Тогда я вытащил и отнес в магазин еще два шмата, потом вышел, готовый ее увидеть. Но улица оказалась пуста. Нервная энергия придала мне сил, чтобы работать упорно и быстро. Разогревшись и вспотев, я расстегнул плащ, нагрузил мясо на тележку и отвез его в магазин, задержавшись в дверях, чтобы обернуться и никого не увидеть. Она не придет. Теперь я это знал, но, когда я снова вышел, Мэй стояла в кузове моего грузовика, поджидая меня. Но теперь мне уже не хотелось ее видеть. Секунду назад меня вполне устраивало, что наши дороги больше никогда не пересекутся.
— Ну? — осведомилась она.
Я прокатил тележку мимо нее, опустив голову.
— Твой друг сказал, что тебе что-то известно, — сказала она. — И что мне надо бежать сюда и поговорить с тобой. Что это важно.
Медвежье мясо темное и жирное, и коптить его надо совершенно особенным способом. Я принялся вытаскивать медвежатину из кузова и укладывать ее на тележку. Мэй наблюдала за этим, пока тележка не наполнилась. Потом сказала:
— Ты ничего не знаешь.
— Кем работала старуха?
Ну вот. Кто-то задал вопрос. И наверное, это был я, поскольку рядом больше никого нет.
— Работала?
— До эпидемии, — пояснил я.
Она молча смотрела на меня.
— Она была ученой, — предположил я.
Мэй выпрямилась и напомнила:
— Это было очень давно. И ты наверняка заметил, что она выжила из ума.
— Зато спасла мир.
Девчонка не отреагировала, даже не моргнула.
— Твой брат на нее страшно зол. Но только из-за того, что она убила не тех, по его мнению, людей. С другой стороны, ты знаешь, что она хороший человек, исключительный человек и всегда такой была. Ты любишь бабушку и проехала весь этот путь, чтобы посмотреть, где они с твоим отцом жили до того, как мир изменился. А заметки в твоем блокноте? Они помогут тебе написать книгу об этой великой женщине, которая спасла мир. — Я сильно вспотел, уставшие руки дрожали. — Мир требовалось спасать. Если бы бабушка и ее друзья не начали действовать, человечество в конце концов изменило бы климат. А это стало бы еще хуже того кошмара, который мы пережили.
Мэй не ответила. Но глаза ее опустились, и я услышал ее дыхание, стоя в трех метрах от нее.
— Дело в том… может быть, я верю, что все это правда. С климатом были серьезные проблемы. Людей было слишком много, а запаса времени уже не осталось. И так или иначе, но «трясучка» спасла мир.
Она подняла глаза.
— Мы все еще здесь, — признал я. — И я чертовски рад быть живым.
Она начала улыбаться, но передумала.
— Есть лишь одна проблема, Мэй. Может, твоя бабушка поступила так с наилучшими намерениями. Может, у нас не осталось иного выбора. Но почему бы не выйти из тени, не объяснить ситуацию? Почему бы ей с коллегами не предъявить свои аргументы, пусть даже они ужасны, а пути назад уже нет?
Мэй уставилась куда-то вдаль.
— Одно-единственное заявление — и тайны не стало бы. Никому не нравится умирать, но тогда смерть обрела бы хоть какой-то смысл. Человечество выпалывается, как сорняки, а планете после этого легчает. А это уже не столь безнадежно, как иметь дело с бандой безликих убийц, не имеющих иной цели, кроме как злобствовать.
Мэй так долго смотрела в небо, что и я посмотрел туда же, но увидел лишь высокую голубизну. Она повернулась ко мне.
— Может быть, им действительно стоило так поступить, — сказала она.
— Кто-нибудь из них вакцинировался?
Она не сводила с меня глаз. Подождала и ответила: «Нет», прежде чем рискнула сделать шажок ко мне.
Я попытался заговорить, но голос сорвался.
Мэй нетерпеливо ждала.
Я вдохнул и заговорил:
— Большинство заявило бы, что если кто-то намерен убить миллиарды людей ради блага планеты, то им тоже следует принять собственное лекарство. А что сказал бы я? Меня устроило бы, если бы они застрелились или бросились с обрыва. Но когда я думаю, что одна из них, жирная и старая, раскатывает по полумертвой планете во дворце на колесах… это красноречиво говорит, насколько этой группе присущи самопожертвование, достоинство и честь.
Мэй задумалась над ответом. Когда она открыла рот, готовая бросить мне вызов, я ее остановил:
