рассчитал.
— В небольшом южном городе жизнь менее дорогая, чем в крупных центрах. Я смогу прожить там на девяносто марок в месяц, разумеется, не позволяя ничего лишнего.
Он подумал немного и добавил:
— Я навел справки: во Фрайбурге более глубоко преподают правовые дисциплины, а не экономические, как в большинстве других. Это меня устраивает.
Студенческое время Аденауэра не отметилось чем-либо значительным. Жил в основном одиноко и малозаметно. Вступил в католическое общество студентов. В нем состояли выходцы из небогатых семей, что позволяло чувствовать себя среди равных. Время от времени участвовал в студенческих походах по пивным. Никогда не жаловался, что ограничен в средствах. Платил всегда сам, не брал в долг даже мелких сумм. Тщательно следил за одеждой, но выглядеть модником не старался. С молодых лет питал пристрастие к темным костюмам и белым рубашкам с галстуком. Время от времени отращивал усы. Манеры его были всегда безупречны. Особую предупредительность проявлял к женщинам, но она не переходила в ухаживание.
Бережливость студента из Кёльна не осталась незамеченной. Один из сокурсников попросил распоряжаться его деньгами. Аденауэр точно рассчитал возможности коллеги и объявил, сколько будет выдавать ему в день. И никакие просьбы превысить лимит не оказывали воздействия. Студент прожил семестр без долгов, имея все необходимое.
Не обошлось и без молодеческих проделок, хотя и не частых. Как-то студенты после посещения пивной вышли в поздний час с песнями на тихие улицы города. Полиция оштрафовала их за нарушение покоя жителей. Разгоряченные студенты решили отомстить. Лучшим оказался план Аденауэра.
У одного из домовладельцев взяли напрокат лестницу. Крадучись пошли с ней по городу, но так, чтобы попасться на глаза полицейскому. Тот заподозрил неладное и привел всю компанию в полицейский участок. Студенты предъявили квитанцию об уплате одной марки за наем лестницы и были с извинениями отпущены. Отправились на другой конец города и вновь оказались в участке. Пять раз проделывали студенты трюк с лестницей. Дежурного полицейского офицера довели чуть ли не до припадка. Разошлись веселыми и довольными.
Однажды тридцать членов католического ферейна отправились в субботу в пеший поход по Швардцвальду. Ближе к вечеру остановились у горы Фельдберг, пропировали почти всю ночь и с рассветом решили идти дальше. Постепенно группа редела: нестойкие возвращались домой по железной дороге. Лишь трое из начавших поход вернулись в воскресенье вечером пешком во Фрайбург, прошагав в целом 85 километров. На следующий день на занятия из этой тройки явился лишь один — Конрад Аденауэр.
Студенты не питали особой приязни к чересчур правильному кёльнцу. Их порой раздражало его обостренное чувство долга, проявлявшееся и в учебе, и в повседневной жизни. Он не схватывал на лету, а брал выдержкой и упорством. Во время экзаменов занимался как одержимый. Сидел над книгами день и ночь, а когда становилось невмоготу, наливал таз холодной воды и держал в нем ноги. У него не было любовных увлечений, столь обычных для студенческих лет. Лекции, книги поглощали его всего.
Конрад не отличался физической силой, но и не был болезненным человеком. Во время университетской учебы ему предстоял призыв в армию. Медицинская комиссия, однако, забраковала его из-за слабой грудной клетки и плохих легких.
Набожность, привитая в семье, влекла его к религиозным авторам. Он увлекся книгами швейцарского протестанта Хильти «Счастье» и «Что есть вера». Мысли Хильти импонировали Аденауэру, сочетались с его представлением о поведении человека, с его отношением к людям и к жизни. Он соглашался с автором, что склонность к одиночеству необходима для спокойного духовного развития, как и для обретения счастья вообще. Подлинное счастье, не зависящее от жизненных случайностей, утверждал Хильти, заключается в способности мыслить большими категориями и постоянно совершенствовать мозговую работу. Этот процесс исключает ненужное, бесполезное общение с людьми и дает возможность человеку избегать воздействия случайных настроений, не воспринимать безоглядно мнение других, а спокойно и рассудительно прислушиваться к собственным ощущениям и стремлениям, трезво оценивать, что важно в них, и уклоняться от желаний, противоречащих долгу.
Нельзя сказать, чтобы характер молодого человека формировался исключительно под воздействием книг Хильти. Однако многое, утверждаемое швейцарским протестантом, прочно осело в сознании католика Аденауэра.
Фрайбургский университет не оправдал надежд. Лучшие преподавательские силы предпочитали крупные центры. Сдав экзамены первого семестра и получив соответствующее удостоверение, Аденауэр отправился в Мюнхен. Немецкая система университетского образования давала студентам возможность самим выбирать, где учиться и что изучать. После шести семестров полагалось держать выпускные экзамены, чтобы получить диплом о высшем образовании.
В Мюнхенский университет за Аденауэром потянулся Раймунд Шлютер — такой же бедный студент из Кёльна. Земляки вместе ходили на занятия, вели неторопливые беседы в свободное время. Конрад по- прежнему проявлял упорство в учебе. И тем не менее, а может быть благодаря этому, оставалось порядочно времени для приобщения к культурным ценностям, накопленным столицей Баварии. Частенько бывали со Шлютером на стоячих местах в драматическом театре и опере. Увлекались Рихардом Вагнером. С восторгом обсуждали его бравурность и мощь. Позднее, однако, Аденауэр полностью утратил интерес к этому своеобразному композитору.
Особое удовольствие испытывали в Старой Пинакотеке — одной из крупнейших картинных галерей Европы. Ходили в нее раз за разом. Подолгу останавливались перед каждой картиной. Внимательно рассматривали живопись немецкой школы. Вглядывались в портреты Альбрехта Дюрера, его четырех апостолов, в распятого Христа Лукаса Кранаха Старшего и его Марию с ребенком, в мрачноватые лица на портретах Христофа Амбергера, в загадочные пейзажи Альбрехта Альтдорфера.
В зале нидерландской школы проходили мимо непонятных картин Хиеронимуса Босха, но обсуждали каждую деталь запоминающегося лица «Старой крестьянки» Питера Брейгеля Старшего.
Поражали картины Рубенса. Они занимали два просторных зала, влекли не только выразительностью и яркостью красок, но и своими огромными размерами, усиливавшими эффект восприятия его мифических и библейских героев. Молча, несколько смущаясь, любовались роскошными полнотелыми красавицами, обнаженную плоть которых художник выписывал с особой тщательностью. Надолго приковывали к себе внимание рубенсовские «Низвержение в ад грешников» и «Страшный суд» с бесчисленным количеством человеческих фигур, обреченных на вечные муки.
В соседнем зале спокойная живопись Антониса ван Дейка как бы уравновешивала неистовство Рубенса.
Голландскую живопись представляли немногие и весьма выразительные полотна с религиозными сюжетами Рембрандта ван Рейна. С ними контрастировали пейзажи и бытовые сцены малоизвестных художников. Бесконечные ровные ландшафты, веселые лица крестьян, красочные натюрморты поднимали настроение. Друзья по несколько раз возвращались к впечатляющим полотнам.
Меньше внимания уделяли итальянцам. Сошлись во мнении, что хороши лишь «Голова Марии» Сандро Боттичелли да мадонны Рафаэля. Испанских же мастеров разбирали тщательно. По своему трактовали необходимость удлиненных, надолго запоминающихся лиц и фигур Эль Греко, говорили о строгости портретов Веласкеса, о прекрасных жанровых сценках с детьми Мурильо, о малоизвестных картинах Гойи. Среди немногих работ французских мастеров выделяли «Аполлона и Дафнию» и «Мидаса и Бахуса» Никола Пуссена.
Пришли каникулы. Конрад подсчитал финансовые возможности и решил, что денег хватит на небольшое путешествие. Шлютер горячо одобрил идею. На поездах по самым дешевым билетам, частично пешком добрались до Швейцарии, побывали в Северной Италии и Богемии. Ночевали в крестьянских домах, иногда на вокзале. Видели жизнь иную, чем в Германии. Общим оказывалось только то, что степень благополучия простых людей определял лишь их труд. Подобные наблюдения занимали друзей больше, чем пейзажные красоты.
Мюнхен многое дал молодому Аденауэру. Расширился его эстетический кругозор. Крепла любовь к живописи, театру, музыке. Он не стал одержимым поклонником искусства, но навсегда научился радоваться ему, черпать в нем духовные силы для прозаических жизненных дел. Аденауэр формировался прежде всего
