опасным концом воткнул себе в кишки. На древко, окованное на конце железом и выступавшее за его головой, вскочил миловидный отрок и, к удивлению нас всех присутствовавших, стал извиваться в пляске, словно был без костей и без жил. Можно было принять за узловатый жезл врачебного бога144 с полуотрубленными сучками, который обвила любовными извивами змея плодородия. Но полно! докончи, товарищ, историю, что начал. Я тебе один за двоих поверю, в первой же гостинице угощу завтраком. Уговор лучше денег!
5. А он ко мне: — Что предлагаешь, считаю справедливым и хорошим, но мне придется свой рассказ начать сначала. Прежде же тебе поклянусь всевидящим солнцем, что рассказ мой правдив и достоверен. Да у вас обоих всякое сомнение пропадет, как только вы достигнете ближайшего фессалийского города, там его передают походя, так как события происходили у всех на глазах. Но наперед узнайте, кто я, откуда и чем себе хлеб добываю. Я родом из Эгины,145 объезжаю в разных направлениях Фессалию, Этолию и Беотию с медом, сыром или другим каким товаром для трактирщиков. Узнав, что в Гипате,146 одном из самых больших городов Фессалии, продается по сходной цене отличный на вкус свежий сыр, я поспешил туда, собираясь закупить его весь оптом. Но, как часто бывает, в недобрый час я отправился, и надежды на барыш меня обманули.
Накануне все скупил оптовый торговец Луп. Утомленный напрасной поспешностью, с наступлением вечера я спокойно направился в бани.
6. Вдруг вижу я товарища моего Сократа! Сидит на земле, разодранный плащ его только наполовину прикрывает тело, почти другой человек, так грязь и жалкая худоба его изменили, что стал он похож на тех несчастных, что по дорогам просят милостыню. Хотя я его отлично знал и был он мне близким другом, но, видя его в таком состоянии, я усомнился и подошел поближе.
— Сократ! — говорю, — что с тобою? что за вид? что за плачевное состояние? А дома тебя давно уже оплакали и окликали, как покойника!147 Детям твоим, по приказу провинциального суда, даны опекуны; жена, помянув тебя как следует, подурневши от непрестанной скорби и горя, чуть не выплакавши глаз своих, печальный дом, себя и родителей своих новой свадьбой увеселила. И вдруг ты находишься здесь, к нашему крайнему конфузу, загробным выходцем!
— Аристомен, — ответил он, — не знаешь ты причин судьбы, непрочных ее милостей и обратных поворотов. — С этими словами лицо свое, все время от стыда красневшее, заплатанным и рваным плащом прикрыл, так что остальное тело обнажил чуть не до пупа. Я не мог дольше видеть такого жалкого зрелища нищеты и, протянув руку, помогаю ему подняться.
7. Но тот, как был с покрытой головой: — Оставь, — говорит, — оставь судьбу насладиться досыта трофеем,148 который сама себе воздвигла. — Я заставил его идти со мною, одеваю или, вернее сказать, прикрываю наготу одной из двух своих одежд и веду в баню; там мази и притиранья сам готовлю, оттираю огромный слой грязи, вымыв как следует, сам усталый, утомленного с большим трудом его поддерживая, веду к гостинице, постелью грею, пищей ублажаю, чашей подкрепляю, рассказами забавляю. Уже он склонялся к разговору и шуткам, уже раздавались остроты и шум болтовни, как вдруг, испустив из глубины груди мучительный вздох и хлопнув яростно правой рукою по лбу — о, я несчастный! — воскликнул он, — предавшись страсти к гладиаторским зрелищам, достаточно пресловутым, в какие бедствия впал я! Ведь, приехав в Македонию по прибыльному делу, как ты сам отлично знаешь, и пробыв там месяцев десять, я отправился обратно с хорошим барышом. Немного не доехав до Лариссы,149 ради спектакля свернул я с дороги, и в темном, уединенном ущелье напали на меня лихие разбойники. Хоть дочиста обобрали, однако спасся. Нищим свернул я к старой, но до сих пор видной кабатчице Мерое.150 Ей все начисто открываю: почему так долго ездил, какое несчастье постигло меня на обратном пути и как меня ограбили среди бела дня. Пока я вспоминал свои несчастья, она меня приняла более чем любезно, даром накормила хорошим ужином и, уже побуждаемая похотью, пригласила к себе на кровать. Тотчас делаюсь я несчастным, так как, переспав с ней, с одного раза уже не могу отделаться от этой заразы. Все в нее ввалил: и лохмотья, что добрые разбойники на плечах у меня оставили, и гроши, что я зарабатывал как грузчик, пока сила была, пока эта добрая женщина и злая судьба не довели меня до такого состояния, в каком ты меня только что видел.
8. — Ну, — говорю я, — вполне ты этого заслужил и еще большего, если может быть большее несчастье, раз любострастным ласкам и шкурной шкуре детей и дом предпочел! — Но он, следующий за большим палец ко рту приложив и ужасом пораженный, — Молчи, молчи! — говорит. И озирается, не слышал ли кто. — Берегись! — говорит, — вещей жены!151 Как бы невоздержный язык вреда на тебя не накликал!
— Еще что! — говорю, — что же за женщина эта кабацкая королева?
— Ведьма, — говорит, — и колдунья: может небо спустить, землю подвесить, ручьи затвердить, горы расплавить, покойников вывести, богов низвести, звезды загасить, ад кромешный осветить!
— Ну тебя! — отвечаю, — подними трагический занавес152 и, отложив театральные тряпки, вернись к просторечью.
— Хочешь, — спрашивает, — про одно слушать, про два, про многие ее дела? Воспламенить к себе любовью жителей не только этой страны, но Индии, обеих Эфиопий,153 даже самых антихтонов,154 — для нее пустяки, детские игрушки! Но послушай, что она сделала на глазах у многих.
9. Любовника своего, посмевшего полюбить другую женщину, единым словом она обратила в бобра,155 так как зверь этот, когда ему грозит опасность попасться в плен, спасается от погони, лишая себя детородных органов; она рассчитывала, что и с тем, кто на сторону понес свою любовь, случится нечто подобное. Кабатчика одного соседнего, значит конкурента, обратила она в лягушку.
И теперь этот старик, плавая в своих винных бочках, прежних посетителей своих из гущи хриплым и любезным кваканьем приглашает. Судейского одного, который против нее высказался, в барана она обратила, и теперь тот так бараном и ведет дела. Еще: жена одного из ее любовников позлословила что-то про нее, а сама была беременна; на вечную беременность осудила она ее, закрыв чрево и остановив зародыш. По общему счету, вот уже восемь лет, как бедняжечка эта, животом отягощенная, словно слоном собирается разрешиться.156
10. Это последнее злодеяние и зло, которое она многим продолжала причинять, наконец возбудило общественное негодование, и было постановлено в один прекрасный день, что завтра жестоко отомстят ей, побив камнями, но этот план она предотвратила силою заклинаний. Как пресловутая Медея,157 выпросив у Креонта только денечек отсрочки, все его семейство, и дочь, и самого старца пламенем, вышедшим из венца, сожгла, — так эта, совершив надо рвом погребальные моления158 (как мне сама недавно в пьяном виде сказывала), силою противобожеских чар всех заперла в их же собственных домах, так что целых два дня не могли они ни замков снять, ни сломать дверей, ни даже стен пробуравить, пока наконец по взаимному уговору в один голос все не возопили, клянясь священнейшей клятвой, что не только не подымут на нее руки, но придут к ней на помощь, если кто замыслит иначе. Сдавшись на эти обещания, освободила она весь город. Что же касается зачинщика этого плана, то его она в глухую ночь, когда он находился у себя в запертом доме, со всем домом, то есть со стенами, самой почвой, со всем фундаментом, — со всем перенесла в другую страну, за сто верст, на самую вершину крутой горы, к тому же лишенной воды.
А так как тесно расположенные жилища не давали места новому пришельцу, то, выбросив дом за городские ворота, она удалилась.
11. — Странные, — говорю, — вещи и жестокие, мой Сократ, ты рассказываешь. В конце концов ты меня вогнал не в малое беспокойство, даже в страх, я уже не сомнения испытываю, а словно удары ножа, как бы та старушка, воспользовавшись адскими силами, нашего не узнала разговора. Ляжем-ка поскорее спать и, отдохнув, до света еще уберемся отсюда как можно дальше! — Я еще убеждал в этом, а мой добрый Сократ уже спал и храпел вовсю, устав за день и выпив вина, от которого отвык. Я же запер комнату, проверил замки, поставил кроватишку к дверям, чтобы загородить вход, и лег на нее. Сначала от страха я не спал, потом к третьей страже159 немножко глаза
