Но до крещения был мартовский Киев.
Кирилл Георгиевич поселился в гостинице на окраине, а я у двух милых женщин в центре, на Владимирской улице, в старом деревянном доме с верандой. Этот дом напомнил мне дом моего детства на Философской улице… Квартира находилась во втором этаже и состояла из одной, но зато огромной, метров на пятьдесят, комнаты. Белой ширмой был отгорожен угол, где стояли две железные, чисто застеленные кровати. Это была маленькая частная гостиница – подработок к пенсиям моим хозяйкам.
Брали они рубль за сутки, мне это было по карману. Я спала за этой белой ширмой. В окно светила яркая полная луна, она заливала дворик, щербатую лестницу, старые кряжистые деревья во дворе… И я подолгу не засыпала, шальная от счастья: что я в Киеве, и что скоро крещение…
По утрам Кирилл Георгиевич ездил на работу: читал лекции в институте повышения квалификации – в непостижимой для меня области – физике. А я в это время бродила по весеннему Киеву… До сих пор помню его морозный будоражащий запах… Старые пустынные парки, оглушительноё вороньё…
А после обеда мы встречались и допоздна бродили вместе. Когда-то я уже была в Киеве, в детстве мама привозила меня сюда, и я запомнила Ботанический сад, цирк и театр оперетты…
Теперь, с Кириллом Георгиевичем, я открывала для себя другой Киев: Владимирский собор, озарённый изнутри сотнями трепещущих свечей… Купол – как близкое небо… И – Богоматерь, глядящая на нас с небесного свода и обнимающая всех своим взглядом…
Помню Выдубицкий монастырь, где-то на окраине Киева, всё залито ярким солнцем, бодрые звуки топоров, свежий запах стружки, дивный силуэт – белого на белом – Михайловского храма. 12 век, если мне не изменяет память. Кроме реставраторов и нас с Кириллом Георгиевичем – никого, только старый задумчивый пёс, который пристал к нам и бродил за нами всё время, что мы ходили по монастырю. Он проводил нас до ворот и долго смотрел нам вслед совершенно по-человечьи…
Помню маленький переполненный храм, тоже где-то на окраине, в то время действующих храмов в Киеве было мало, ещё меньше, чем в Москве, и по вечерам они наполнялись до отказа. Было жарко и радостно от этой тесноты: нас – много, мы не одни!
Помню букетик лиловых фиалок, который я принесла в гостиницу днём, когда Кирилла Георгиевича не было, дежурная открыла номер, и я поставила фиалки в стакан с водой… А вечером мы зашли сюда вместе, попить чаю, и Кирилл Георгиевич увидел цветы – моё тихое «спасибо».
А потом зашла дежурная и спросила, не может ли он починить её настольную лампу, которая мигала, и он тут же согласился, легко и естественно. (О, это его потрясающее качество! Тогда я видела это впервые. И уже больше тридцати убеждаюсь: он совершенно не умеет отказывать!)
…А в тот мартовский вечер он надел очки, вынул перочинный нож и неторопливо и сосредоточенно стал разбираться в винтиках и проводках. А я сидела напротив, смотрела на него и каждое его движение казалось мне удивительно знакомым… А может, и вправду встречались в какой-нибудь предыдущей жизни?… А прозорливец Каптерев это почуял, когда шепнул: «Ты его хорошо знаешь…»
А ещё помню трамвай, грохочущий по чёрным, лунным пустырям… В трамвае, кроме нас, почти никого, и от окна тянет звёздным холодком… Помню булгаковский дворик, весь выбеленный луной, перечёркнутый кошачьими тенями…
Помню Андреевскую церковь, парящую над Подолом, над Киевом… И дворик на Подоле, где мы сидели на старой скамье, греясь на солнышке, слушая оглушительный птичий грай…
…Мы уехали из Киева в тот же вечер. А та весна осталась в памяти и в стихах, подаренных моему крёстному. Здорово, что он сказал тогда: «А не махнуть ли нам вместе?»
Поездка в Киев была праздником накануне Праздника. Залитый солнцем Подол, Андреевская церковь, парящая над Киевом голубым облаком, монастырь на окраине, пахнущий стружками, пахнущий обновлением жизни… Букетик лиловых фиалок, пронзивший меня своим еле слышным запахом… Всё вокруг явственно нашептывало мне о том, что воскресение – возможно. Что возможно обновление и моей жизни…
«Господи, неужели ещё что-то будет в моей жизни?…»
А потом было крещение. 29 марта 1973 года.
И меня нарекли новым именем.
Мне не пришлось долго привыкать к нему. Я сразу ощущала его как своё, единственно возможное. Я слилась с ним – в тот самый миг, когда седобородый батюшка с ласковыми голубыми глазами окатил меня, стоящую в купели, водой… Даруя с новым именем – возможность и – жгучее желание новой жизни.
Кирилл Георгиевич спросил меня однажды: «Ты напишешь об этом когда- нибудь?»
Когда-нибудь напишу… Хотя это трудно, почти невозможно.
Какими словами передать ТАИНСТВО и ЧУДО?
А произошло именно это: ТАИНСТВО и ЧУДО.
Там, на окраине Москвы, в доме у старенького священника я родилась вновь.
Я помню обжигающие воды купели и слова очищающих молитв, и как Людмила Фёдоровна и жена священника, матушка Нина, облачали меня в белую, до полу, крестильную рубаху, и как мы все шли потом вокруг купели со свечечками в руках и пели молитву… И добрый батюшка напутствовал меня в новую жизнь, которая началась с этой минуты…
Потом мы вышли во двор, был поздний вечер, полный тайны и звёзд, и во мне такая лёгкость, почти невесомость, мне казалось – я взлечу сейчас, если меня не держать… «Ой, держите меня, улетаю!» – вскрикнула я испуганно и радостно и схватилась за своих крёстных, одной рукой за Людмилу Фёдоровну, другой – за Кирилла Георгиевича.
Только что произошло одно из главных чудес моей жизни. Со мной были мои новые родители. Я – только что явившаяся на свет их дочь – изо всех сил держалась за крепкую, горячую руку отца и за тонкую, как лепесток, руку матери. Моих волшебных крестных… И чувствовала, что отныне мы – вместе, на все времена…
