юрисконсультом многих фирм и хорошо зарабатывал. Старынкевич был хорошо знаком с Керенским; он вообще обнаруживал тяготение к кругам, стоявшим у власти. На пост управляющего министерством он был приглашен с должности прокурора Иркутской палаты, которую занял в 1917 г. — 42 лет от роду.
Старынкевич наметил правильную программу деятельности, но проявил мало воли для ее осуществления. В своем интервью («Сибирский Вестник», № 18) он указал на необходимость координации действий военных и гражданских властей при исключительных положениях, замещения должностей управляющих губерниями лицами, независимыми от партий и авторитетными, на необходимость создания хорошей милиции и финансовой поддержки самоуправлений. В этой программе было, однако, мало конкретности: как именно будут выполнены намеченные задачи, оставалось неясным.
Вступивши в управление министерством в августе, Старынкевич в сентябре поехал в Уфу, на Государственное Совещание, и вернулся оттуда уже министром юстиции Всероссийского Правительства.
Министерство продовольствия принял
Разнообразие предыдущей деятельности приучило Зефирова смело высказываться по любому вопросу. Сын учителя духовного училища, постоянного земского гласного, он с гимназических лет сотрудничал с отцом в дорожном, учебном, кредитном деле. В качестве статистика Зефиров участвовал в исследованиях инородческого хозяйства и условий проведения Волго-Донского канала и Южно-Сибирской магистрали. Во время службы в Благовещенске работал и над изучением золотопромышленности, и в местном рабочем бюро, и в городском кооперативе. Все это служило несомненным признаком живости характера и любознательности Зефирова, давало ему большой опыт, но приучало к некоторой самоуверенности и «легкости» выводов и решений.
Интересной фигурой в Административном Совете был
Ближайшим сотрудником Патушинского и членом Административного Совета являлся по ведомству юстиции
Pro domo sua
Говорить о самом себе неудобно, но одно заблуждение, прочно укоренившееся в Сибири, мне хотелось бы рассеять. Молва приписывала Гинсу большее значение, чем в действительности на его долю выпало. Эта молва сложилась в первый период истории Омска, когда правило Сибирское Правительство. Действительно, в качестве управляющего делами Правительства, т. е. пяти «венценосцев», как мы шутя называли Вологодского, Крутовского и прочих избранников Думы, при отсутствии у самой этой пятерки строго продуманной политической программы, управляющий делами должен был стать
Сибирского Правительства. Быть может, если бы я имел привычку предварительно подготавливать тех или других членов Правительства к намеченному мной решению, иначе решился бы вопрос о Сибирской Областной Думе и были бы избегнуты те позднейшие конфликты и интриги, которые расшатали авторитет Сибирского Правительства. Но в это время у меня не хватало еще политического опыта. Кроме того, мне органически неприятна была роль заговорщика, и я стремился всеми силами создать коллегиальный орган, который мог бы заменить меня в роли подготовителя и критика политических мероприятий.
Если считать Административный Совет учреждением вредным, то, конечно, и моя деятельность должна быть оценена отрицательно. Но отрицательная оценка деятельности Административного Совета исходила только из партийных кругов. Кто же объективно изучит историю работ Совета и его политики, тот не осудит его.
Наряду с политикой мне приходилось вести большую техническую работу. На меня падала почти целиком обязанность редактирования законодательных актов, правительственных заявлений, речей, деклараций и т. д., и я приложил все усилия, чтобы создать государственную внешность Сибирскому Правительству. В этом было главное содержание моей работы.
Увольнение Гришина-Алмазова
Кто из состава Административного Совета мог быть наиболее одиозен партийным левым кругам? Сапожников, Гудков, Степаненко, Шумиловский, Зефиров и другие — все это лица, политически не представлявшиеся опасными, смещение которых притом, если бы оно понадобилось, было бы нетрудным. Один только Гришин-Алмазов представлялся силой, с которой следовало бороться, потому что за ним стояла — так, по крайней мере, казалось — армия.
Вологодского и Шатилова настроили надлежащим образом в Томске. Патушинский ненавидел Гришина главным образом из личной антипатии и зависти. Его раздражала даже внешность Гришина. «Это не офицер, а актер или журналист, или кто хотите», — говорил он.
Большинство против Гришина в пятерке было обеспечено. Оставалось только найти повод.
В конце августа Вологодский уехал на короткое время в отпуск, я тоже. На политическом горизонте все казалось безмятежно спокойным. Я жил в деревне, в 60 верстах от Омска.
В это время производился призыв. Нехотя деревня подчинялась, мобилизация происходила успешно, но при обычной картине набора — с неизбежным пьянством и буйством.
Хотя деревня и славилась как дачное место, но ничего привлекательного в ней в ту пору уже не было.