пейзаж, но залитый светом более ослепительным, чем свет луны, хотя и того же оттенка, — словно все виделось сквозь призму с белым вином, слегка изменившим очертания и цвет предметов, так что они выглядели чуждыми и необычными. В центре пейзажа высилась башня — только на этот раз она казалась гораздо ближе, чем обычно; я бы сказал, что она находилась не дальше кромки леса; впрочем, все пропорции и перспективы этой картины казались правильными, но при этом я словно смотрел на нее через увеличительное стекло.
Однако мое внимание привлекали не зрительные иллюзии и не слишком яркий свет месяца, а сама башня. Несмотря на поздний час — а было уже далеко за полночь, — я совершенно ясно видел своего кузена: ярко освещенный, он находился на каменной площадке, расположенной под крышей башни; мне было видно его по пояс. Эмброуз стоял, воздев руки к небу, повернувшись лицом на запад, где в это время ночи над самым горизонтом сверкали звезды и зимние созвездия: Альдебаран в Гиадах, часть Ориона, немного выше над ними — Сириус, Капелла, Кастор и Поллукс, а также планета Сатурн; все они находились в легкой дымке из-за света луны. Спустя некоторое время я понял, что, вопреки всем законам зрительного восприятия и времени, вижу кузена гораздо лучше, чем мог бы; правда, сначала я не обратил на это внимания по весьма понятной причине — передо мной, заставляя меня забыть обо всем на свете, разворачивалось действо поистине удивительное и ужасное.
Ибо мой кузен Эмброуз был не один.
Из его тела торчал какой-то нарост — другого слова я подобрать не могу, — у которого, казалось, не было ни начала, ни конца, при этом он находился в постоянном движении, образуя разные текучие формы, отчего создавалось впечатление, что он существует сам по себе. Чаще всего нарост принимал формы змеи, летучей мыши и какого-то огромного аморфного чудовища, какие могли водиться на Земле в ту эпоху, когда жизнь на ней только зарождалась. Но было и кое-что другое: рядом с Эмброузом и в воздухе над его головой находились жуткие твари, подробно описать которых я не в состоянии. На крыше, с двух сторон от Эмброуза, сидели два похожих на жабу существа, постоянно меняющих свою форму и внешний вид; эти твари издавали пронзительные, мерзкие вопли, сравнимые разве что с дикой какофонией лягушачьего хора. В небе над головой Эмброуза проносились змееподобные существа с уродливыми головами и невероятно огромными когтистыми лапами; их неуклюжие тела легко поддерживали в воздухе черные кожистые крылья чудовищных размеров. Это зрелище, от которого я при других обстоятельствах задрожал бы с головы до ног, было столь невероятным, что я сначала подумал, что сошел с ума, что из-за постоянных размышлений о Биллингтонском лесе и его тайнах у меня просто-напросто начались галлюцинации. Сейчас, когда я давно успокоился и мои ощущения пришли в норму, я понимаю, что, рассуждай я тогда здраво, я бы сразу понял, что все это было вовсе не игрой моего воображения.
Итак, на вершине башни происходило постоянное движение; в небе то и дело мелькали существа, похожие на летучих мышей, которые то появлялись, то исчезали, словно проваливаясь в другое измерение; две аморфные жабы становились то огромными, то совсем крошечными; мерцающий нарост, торчавший из тела моего кузена, был столь отвратителен, что у меня не хватало сил отвести от него взгляд; хотя я был уверен — стоит мне отвернуться, и жуткая иллюзия исчезнет, и на ее месте вновь появится мирный, залитый лунным светом пейзаж. Когда я говорю, что нарост «находился в движении», я, скорее всего, не совсем правильно описываю то, что происходило перед моими наполненными ужасом глазами, ибо Тварь, которая впервые появилась передо мной в виде угловатого выроста с моим кузеном Эмброузом в качестве ее центра, постепенно превратилась в огромную аморфную массу постоянно меняющейся плоти, чешуйчатой, как змеи, то вытягивающей, то втягивающей обратно бесчисленное количество длинных извивающихся щупалец всевозможной длины и формы, — жуткое, покрытое черной шерстью существо со множеством красных горящих глаз по всему телу. Затем этот монстр, похожий на уродливого осьминога, сжался в комок, из которого торчали извивающиеся, невероятно длинные и тяжелые щупальца, тянущиеся так далеко, что не видно было их кончиков. Открыв свой самый большой глаз, Тварь взглянула на Эмброуза; внезапно из узкой щели, где у нее должен был находиться рот, вырвался жуткий вопль; словно отвечая ему, монстры на башне и лягушки на болоте завопили еще громче, доведя звуки до самой высокой, пронзительной ноты. И тогда я услышал, как мой кузен ответил столь же диким воплем, показавшимся мне насмешкой над человеческим голосом, и от этого мне стало так жутко, как не бывало еще ни разу в жизни. В промежутках между воплями кузен выкрикивал одно из тех страшных имен, которые мне уже приходилось слышать в этом невероятном, проклятом месте: «Н'гаи, н'гха'гхаа, йа'хах — Йог-Сотот!» — и все это слилось в такую мерзкую какофонию, что я усомнился, сможет ли мир ее выдержать. Я отпрянул от окна, не в силах противостоять охватившему меня ужасу, который источали уже не стены кабинета, а его загадочное окно.
Кубарем скатившись со шкафа, я упал на одно колено и какое-то время оставался в этой позе; голова у меня шла кругом. Наконец я встал и прислушался, готовый вновь услышать дикие завывания; однако все было тихо. Совершенно сбитый с толку, я полез обратно на шкаф, несмотря на отчаянное желание удрать куда-нибудь подальше. Мысли лихорадочно сменяли одна другую; мне казалось, я нахожусь во власти какой-то чудовищной галлюцинации; вместе с тем мне хотелось еще раз взглянуть на каменную башню. Таким образом, разрываемый самыми противоречивыми чувствами, я вновь занял наблюдательную позицию у окна.
Я увидел башню; я увидел залитый лунным светом лес и луну на западе; и я увидел звезду, от которой на миг протянулась тонкая мерцающая линия — и исчезла, словно эктоплазма, а я смотрел в окно, не в силах поверить в то, что совсем недавно видел своими глазами. Башня опустела; лягушки продолжали вопить в такт, но все другие звуки стихли; на башне никого не было, включая и моего кузена Эмброуза. Я стоял, прижавшись лицом к стеклу, не веря своим глазам. Внезапно сообразив, что кузен, возможно, уже идет домой, а то и вовсе подходит к дому — ибо я совершенно потерял представление о времени, — я отпрянул от окна, напоследок бросив быстрый взгляд через плечо.
Мягко спрыгнув на пол, я вышел из кабинета и поднялся в свою комнату; едва я закрыл за собой дверь, как внизу хлопнула входная дверь и послышались шаги кузена. Но кузен ли это? Впечатление было такое, словно шагает не один человек. Какие медленные, шаркающие шаги! И кто это разговаривает в коридоре таким странным, гортанным голосом?
— Давно мы не виделись! — послышался хриплый, низкий голос; несомненно, это Эмброуз.
— Да, Хозяин.
— Ну что, сильно я изменился?
— Нет, кроме лица и одежды.
— Где побывал?
— На Мнаре и в Каркозе. А ты, Хозяин?
— Во многих местах, во многих лицах. В прошлом и будущем. Не болтай лишнего, здесь опасно. В этих стенах есть чужак, хоть он и одной со мной крови.
— Мне лечь спать?
— Тебе это нужно?
— Нет.
— Тогда просто отдыхай и жди. К утру все будет, как обычно.
— Слушаюсь, Хозяин. Когда я тебе понадоблюсь, я буду на кухне, как в прошлый раз.
— Постой. Ты знаешь, какой сейчас у людей год?
— Нет, Хозяин. Сколько лет я отсутствовал? Два года? Десять?
Послышался жуткий смех Эмброуза.
— Всего-то ничего! Более двухсот лет. Многое изменилось, как и предсказывали Властители Древности. Сам увидишь.
— Доброй ночи, Хозяин.
— Надо же, как давно ты не произносил этих слов. Отдыхай, завтра нам понадобятся силы — мы откроем Им проход.
После этого наступила тишина; я слышал, как кузен медленно поднимается по лестнице. Я похолодел от ужаса; как это страшно — слышать звук шагов человека после всего, что я видел в окно кабинета (если я и в самом деле что-то видел), и после того, что слышал в передней (если я хотя бы приблизительно понял смысл загадочного диалога); мне казалось, что после всего, что произошло, я не могу доверять самому себе! Кузен вошел в свою комнату и закрыл дверь. Через некоторое время заскрипела кровать, и опять
