Молча расходились станичники, потрясенные увиденным.
– Если говорить о фильме, – сказал писатель после просмотра, – то Шолохов без Бондарчука, Шукшина, Тихонова, Лапикова, всего коллектива ничего не значит. Я не за первую скрипку, не за солирующий контрабас. Я – оркестр. Мне хочется сказать, что фильм этот, помимо всех прочих достоинств, – обязывающий. Он обязывает меня и Бондарчука продолжить фильм… Давайте торопиться. Ради живых фронтовиков, которых остается все меньше. Ради того светлого, что идет на смену нам. Ради нашей молодежи…
…Когда уезжали, с парома, медленно плывущего к другому берегу Дона, мы вновь смотрели на удаляющуюся Вешенскую, на дом Шолохова. В ушах наших все еще звучал тихий голос Шолохова, виделись его глаза, спокойные, глубокие, излучающие столько тепла и света…
Виктор Петелин
Фильм «Они сражались за Родину» в Вешенской
Наконец-то самолет приземлился, и я впервые ступил на шолоховскую землю. Кругом сновали люди, что-то измеряли, вбивали колышки, то и дело подходили и уходили машины. И вскоре мне стало ясно, что здесь вовсю шла подготовка к большому празднику – юбилею Михаила Александровича Шолохова. 24 мая – 70 лет.
У переправы пришлось подождать парома: он был на той стороне. Пока паром медленно двигался по Дону, я любовался пологим песчаным левобережьем, на котором раскинулась станица Вешенская, старейшая из верховых донских станиц. Вспомнились строчки из «Тихого Дона»: «Против станицы выгибается Дон кабаржиной татарского сагайдака, будто заворачивает вправо и возле хутора Базки вновь величаво прямится…» То где-то впереди, то совсем рядом раздаются взрывы смеха: люди шуткой и смехом снимают трудовое напряжение. Весна, идет сев…
Оставил вещи в гостинице и пошел бродить по Вешенской – конечной цели моей поездки по донской земле с группой писателей – участников Донского литературного фестиваля… Улица Шолохова… И здесь, как и повсюду, можно увидеть строителей, маляров… Прихорашивается станица к празднику… На площади – современное здание панорамного кинотеатра, древняя станичная церковь, памятник Гагарину: здесь он выступал 13 июня 1967 года перед трудящимися станицы. Неподалеку от площади – двухэтажный дом с верандой, в котором живет и работает Михаил Александрович Шолохов.
В Вешенской я впервые, мне все здесь интересно и дорого: двадцать лет назад я занялся изучением творчества Шолохова, а вот побывать как-то не пришлось… Спустился к Дону, сел на одну из перевернутых лодок. Нет, не тихим был Дон в те дни. Дул сильный ветер, и волны с шумом обрушивались на берег. Паром неустанно ходил от одного берега к другому. То на этом, то на том берегу скапливались машины, а совсем рядом, в каких-нибудь двух-трех метрах от меня, два деда неторопливо вели немудреный разговор. Покой нарушил какой-то парень, спустившийся сюда чинить лодку: он сильно застучал молотком. Здесь, под вербами, совсем, может, недавно около такой же лодки стоял Михаил Александрович и смотрел в сторону парома…
…Всю дорогу в Ростов, в поезде, мы проговорили о Шолохове. Анатолий Иванов, Валентин Распутин и Николай Кузьмин надеялись, что из Ростова все поедем в сторону станицы Вешенской, где встретимся с Шолоховым. Анатолий Иванов, главный редактор журнала «Молодая гвардия», гордился тем, что к юбилею в журнале опубликованы интересные материалы и статьи:
– Вот послушайте, что пишет Владимир Фирсов в поэме «Огонь над тихим Доном». Всю-то я читать не буду, она большая. Ведь поймите, что о Шолохове распространяется много легенд, и, как всем пишущим о нем, Фирсову тоже приходится что-то яростно отбрасывать, полемически заострять, публицистически концентрировать. Мы с ним несколько раз бывали у Шолохова, надо было видеть, как он жадно впитывал каждое слово Михаила Александровича, как любовно всматривался в него, стараясь запечатлеть в своей душе его образ… Так послушайте: «…Блистала кованым булатом реки студеная струя. Был страшен Дон. Храпели кони, и кровью пенился затон… Но мир узнал о тихом Доне, когда явился «Тихий Дон». Великий Шолохов явился – веков связующая нить – и славой с Доном поделился, сумев с ним горе разделить… Как не красна изба углами – красна людьми, что в ней живут, – так реки не красны волнами, красны и славны именами, что их в бессмертие зовут…» Или вот еще один отрывок: «В станице Вешенской – порою, когда на сотни верст темно, – звездою, ставшей над горою, светилось яркое окно. За тем окном в немой печали над судьбами людей рыдал писатель… Потом чему-то он смеялся по-детски, глядя за окно, где мрак ночной зарей сменялся, где вот уже совсем светло. А он того не замечает. Жена ненужный гасит свет, стакан дымящегося чая внося неслышно в кабинет… В станицу Вешенскую гулко ворвался петушиный крик. Здесь певчий каждого проулка имеет собственный язык. Сбегают к водопою кони, спешат на пашню казаки, и солнце плещется в затоне, не доставая дна реки. Вновь не до сна. То в город надо, то ждет обком, то ждет партком, то хлопоты насчет детсада иль пенсии для земляков. И с виду неприметный вроде, такой безбрежно молодой, он жил заботой о народе, его судьбой, его бедой. Он жил, чем рядом люди жили, горел доверчивым огнем вдали от сплетен, что сложили дельцы досужие о нем. Скрывая имена и лица, шептали бездари в народ: мол, у него дворец в станице, а в банке, мол, открытый счет. Но ни дворца, ни в банке счета. Была открытой лишь душа для всех, кто жил земной заботой, одной с ним верою дыша…»
Анатолий Иванов отложил в сторону журнал и задумался. Затянувшееся молчание прервали вопросом:
– А Шолохов читал поэму?
– А как же… Недавно мы были в Вешках… Он сначала высказался против ее публикации. Ну, думаю, завал: поэма-то уже набрана… Тогда Фирсов говорит: «Давайте, Михаил Александрович, я ее прочитаю вслух…» Прочитал ее вдохновенно. Тогда Шолохов взял у Фирсова текст поэмы и на уголке первого листа написал: «После исправления – смиряюсь». Ясно, как человек скромный, он против этой юбилейной шумихи.
– А что ж ты, Анатолий Степанович, не напишешь об этих встречах? Ведь же очень интересно взглянуть на Шолохова глазами такого художника, как ты, – упрекнул нашего рассказчика кто-то из нас.
– Это вот критики – народ смелый. – Иванов показал на меня. – Взяли да и написали книгу о Шолохове, а мне что-то боязно. А вдруг ничего не получится? Ведь какой человечище… Невозможно его постигнуть…
– О чем ты с ним говорил? – задал и я вопрос.
– О чем говорили-то… Да о многом, о жизни, обо всем. Столько проблем… Как-то приехали в Вешки. Пообедали, а потом пошли в кабинет и часа четыре там сидели… В хорошем он был тогда настроении. Разрешил даже фотографировать. То Фирсов незаметно встанет и щелкнет фотоаппаратом, то я… Хоть и не любит Шолохов, когда вокруг него суетятся, но тут что-то произошло с ним, снисходительно смотрел на наши озабоченные лица. Не то что разрешил снимать, а просто не замечал… Рассказывал, как в 30-е годы все туже затягивалось вокруг него кольцо… Нет, жизнь не баловала его, путь его не был усыпан розами… Может, поэтому он сейчас выглядит старше своих лет…
Ростовская писательская организация направила нашу группу по маршруту Красный Сулин – Морозовск – Тацинский – Белая Калитва. Повсюду наши выступления проходили успешно. (В Ростове к нам присоединились писатели П. Аматуни и Борис Куликов.) И где бы мы ни находились, снова и снова разговор заходил о нашем юбиляре. Валентин Распутин, обычно сдержанный, немногословный, выходя на трибуну, становился речистым, умеющим держать внимание большой аудитории. Большой интерес вызывали выступления Анатолия Иванова.
…Как хорошо после трудной поездки сесть вот так, на перевернутой лодке у Дона, и вспоминать о своих друзьях. В доме Шолохова засветились нижние окошки. Пора уходить.
Но память, память, мой властелин, неумолимо толкала меня к тем далеким временам, когда на Шолохова обрушилась мировая слава и одновременно тяжкая ненависть завистников.
Сколько ж вытерпел Шолохов за свою жизнь от неправды, наветов и недружелюбия… Вспомнить только один 1930 год. Прекратили печатать шестую часть «Тихого Дона», высказали такие замечания, которые оказались совершенно неприемлемы. А вторая «радость» – «новое дело» о плагиате. На беду Шолохова, театральный критик С. Голоушев написал путевые и бытовые очерки под названием «Тихий Дон». Еще Леонид Андреев отказался печатать очерки из-за их художественной слабости, а теперь этот факт использовали против Шолохова его недоброжелатели, усердно распространяя слухи о том, что «Тихий Дон»
