Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья

даже самых мощных полиэтничных государств» [Smith, 1992, р. 47–48].

Этничность и язык

Этническая идентичность тесно связана с языком. Как отмечает Дж. Фишман, пока существуют этнические группы, языки будут и символом этих коллективов, и инструментом создания образов группы, антагонизма и кооперации с другими сообществами [Fishman, 1989, р. 48]. Известны несколько подходов к рассмотрению соотношения языка и этничности.

Язык как маркер этничности

Социальная антропология, как правило, привлекает языковые данные лишь для указания на их значимость или незначимость для этничности. Обычно лингвистическая идентичность сообщества или индивида упоминается в числе других маркеров группы, таких как традиционная кухня, праздники, тендерные особенности. Язык может служить одним из маркеров на этнической границе.

Вопрос о соотношении языка и этничности часто обсуждается в связи с проблемой сохранения традиционной культуры: поскольку большая часть культуры существует в языке и выражается им же, утрата языка приводит к исчезновению всей культуры группы [Fishman, 2001]. Влияние языка на самоопределение различно: есть группы, для которых язык служит только маргинальным и необязательным (англ. marginal and optional) выражением этничности, но для других родной язык является главным признаком этничности [Fishman, 1997, р. 330].

Пример первого варианта самоидентификации находим в работе, посвященной роли языка в самоидентификации тамилов в Малайзии. Авторы отмечают, что для данного сообщества «язык — только один из аспектов этнического и культурного своеобразия. Этничность может поддерживаться использованием других символов» [Naji, David, 2003, p. 101–102].

Не будучи главным маркером этнической принадлежности, язык может оказывать влияние на субъективное этническое чувство индивида. Как показывает Р. Хоаре, в прямых высказываниях о своей идентичности носители бретонского языка склонны были скорее определять ее в терминах места рождения или происхождения родителей, нежели отсылая к языку, на котором они говорят. Правда, некоторые информанты подчеркивали, что владение языком необходимо для «настоящего бретонца», но другие утверждали, что уметь говорить по-бретонски необязательно. Однако автор отмечает статистически достоверную положительную корреляцию между утвердительными ответами на вопросы о том, ощущает ли респондент себя бретонцем, и знанием языка [Hoare, 2001, р. 77–79].

Таким образом, в декларативных утверждениях об идентичности язык, незнание которого не мешает человеку «быть бретонцем», не занимал ведущее место и оценивался как дополнительный фактор. В то же время для самоощущения носителей, их внутреннего чувства этничности знание языка оказывалось важным, и люди, владеющие идиомом в той или иной степени, ощущали себя бретонцами и описывали себя как бретонцев при опросе чаще, чем респонденты, не знающие бретонского, то есть владение родным языком подкрепляет чувство принадлежности к группе, несмотря на отсутствие в сообществе убеждения, что это необходимо. Знание языка определяет чувство принадлежности к группе и для носителей языка каюн (англ. Cajun): чем лучше индивид владеет языком, тем сильнее его самоидентификация как каюн [Dubois, Melan?on, 1997].

В круговороте «я ощущаю себя Н, поэтому буду использовать идиом Н», и «я говорю или с детства знаю язык Н, поэтому немного или значительно чувствую себя Н», трудно выделить причины и следствия. Приписывание себе новых признаков под влиянием контактов с другими группами происходит постоянно, и нужно помнить, что мы всего лишь фиксируем синхронный срез, исчезающий и меняющийся сразу после фиксации в динамическом процессе взаимодействия с другими группами. В разное время язык, наряду с другими параметрами группы, может выходить на первый план или временно терять первостепенное значение, превращаясь в дополнительный признак сообщества.

При рассмотрении языка в качестве одного из маркеров этничности группы не столь существенно действительное положение идиома: язык может служить одним из основных символических маркеров, поддерживающих границы сообщества, однако не представлять собою, с точки зрения внешнего наблюдателя, языка в структурном смысле слова, то есть «не существовать» для лингвиста, иными словами, — не выполнять в сообществе коммуникативной функции. Отмечены сообщества, в которых манифестируемый в качестве символа группы идиом утрачен (как, например, марковский говор [Бахтин, 2001]), однако группа по-прежнему использует его как один из маркеров своих границ. С точки зрения их роли в конструировании идентичности идиомы, подобные марковскому говору, функционально не отличаются от полноценных языков.

Этичность и языковой сдвиг

Другая сторона проблемы — влияние этнической идентичности на сохранение миноритарного языка или отказ от него в пользу доминирующего идиома. Как правило, социолингвистические исследования учитывают социальный и антропологический контекст, прежде всего — для объяснения ситуаций языкового сдвига, хотя отдельные работы Дж. Фишмана и его последователей отражают возможность использования чувства этнической принадлежности для поддержания или сохранения исчезающего языка. Проблематике языкового сдвига (англ. language shift) или языковой смерти (англ. language death) посвящены многочисленные работы (см. классические теории в работах С. Гэл, Н. Дориан, Л. Кемпбелла и др. [Gal, 1979; Dorian, 1981; Investigating Obsolescent… 1989; Campbell, Muntzell, 1989]. He останавливаясь подробно на терминах «утрата языка», «языковой сдвиг» и «языковая смерть», отмечу, что при любом толковании этих процессов имеются в виду сокращение использования одного языка и замена его на другой во всех основных коммуникативных сферах. Под языковым сдвигом понимается континуум между абсолютно нормальным положением языка, когда ему ничто не угрожает, и языковой смертью.

Ниже я исхожу из того, что для анализа языкового сдвига важны три типа изменений — в функционировании языка, структуре языка и социальной структуре сообщества. Элементы этого подхода представлены в разных работах, однако в наиболее четком виде сформулированы К. В. Викторовой: «При языковом сдвиге изменяется функциональная нагрузка языка (он используется все реже и все в меньшем числе функций), его структура (в исчезающем языке происходят различные изменения, которые часто характеризуются как разного рода упрощения), изменяется сообщество его носителей (средний возраст носителей исчезающего языка повышается по мере развития языкового сдвига, появляется много разного рода некомпетентных носителей, которые в течение жизни могут как улучшать, так и ухудшать свое владение исчезающим языком), меняются и языковые установки сообщества по отношению к данному языку» [Викторова, 2006, с. 19]. Далее описываются преимущественно социальные изменения, однако функциональные и структурные трансформации, по возможности, также учитываются.

Языковая лояльность

Очевидно, что функция символического маркера этнической идентичности связана во многих случаях с сохранением языка, однако между ними, по-видимому, находится промежуточное звено — приверженность, или лояльность, языку (англ. language loyalty). Этот термин, введенный У. Вайнрайхом, использовался и получил развитие в работах Дж. Фишмана и его последователей [Fishman, 1966; Fishman, 1989; Fishman et al, 2006]. Под языковой лояльностью понимается поддержка, оказываемая группой идиому, или готовность носителей отказаться от него, то есть языковая лояльность группы может быть и отрицательной. Осознанная языковая лояльность характерна скорее для интеллектуальной элиты, чем для обычных носителей идиома, как показывает Дж. Фишман на примере пуэрториканцев в Нью-Йорке [Fishman, 1989, р. 485–497], и приводит к тому, что этничность становится осознанным фактором в процессе сохранения языка или при отказе от него. Движение языковой лояльности Дж. Фишман рассматривает в разделе о национализме, понимаемом им как сознательная, мобилизованная этничность [Fishman, 1989, р. 218–219].

Вне зависимости от степени осознанности лояльности языку любое сообщество обладает системой оценок идиома по таким признакам, как эстетическая ценность, высокий или низкий статус,