Язык, онтология и реализм

форму.

В-третьих, Стросон неслучайно делает упор на субъектно-предикатной структуре суждений, поскольку, с его точки зрения, одной из главных целей употребления языка является «констатация фактов о предметах, людях и событиях», а для этого нужно каким-то образом ответить на два вопроса — о чем (или о ком) идет речь и что о нем говорится? «Ответить на первый вопрос — задача референции (или идентификации). Ответить на второй вопрос — задача предикации (или характеризации)» [Стросон, 1982, с. 75]. Суждения, имеющие субъектно-предикатную структуру, наилучшим образом приспособлены для этой цели. Более того, как мы увидим дальше, эта структура суждений в представлении Стросона имеет глубокие онтологические корни.

И, наконец, Стросон истолковывает как функцию употребления не только референцию, но и истинность тех утверждений, которые люди делают с помощью предложений. За этим стоит довольно серьезное переосмысление понятия истины, которое было осуществлено в рамках философии обыденного языка и о котором стоит сказать особо.

3.3. Обыденный язык и истина

Философами обыденного языка было предложено две известных теории истины — корреспондентная теория Дж. Остина и перформативная теория П. Стросона. Хотя непосредственный интерес для нас представляет вторая теория, мы кратко остановимся и на первой, поскольку подход Стросона к истине во многом вырос из критики теории Остина.

Сразу отметим общую черту этих двух теорий: и в той, и в другой вопрос об истине ставится как вопрос о том, какую функцию выполняют высказывания (произносимые предложения), в которых приписывается истинность некоторому суждению или мнению, или, иначе говоря, какое действие совершают люди, произнося фразы вроде «Теорема Пифагора истинна» или «То, что сказал Джон, истинно» [90]. Главное же различие между ними состоит в том, что если, согласно Остину, с помощью таких высказываний мы делаем некоторое утверждение, то Стросон считал, что с их помощью мы ничего не утверждаем и их единственная цель — совершение определенного иллокутивного акта [91]. Однако рассмотрим все по порядку.

Корреспондентной теории истины, как мы видели, придерживались Рассел и Витгенштейн в «Логико-философском трактате», но поскольку они рассматривали соответствие как изоморфное, или конгруэнтное, отношение между логической структурой предложения и онтологической структурой положения дел, или факта, в мире, их трактовка истины была сильно нагружена атомистской метафизикой и доверием к «идеальным» логическим языкам. Остин предпринял попытку сформулировать корреспондентную теорию, свободную от подобной метафизики и подобного подхода к языку. С его точки зрения, идея изоморфного отображения служит лишь метафорой, которая только вводит в заблуждение, ибо соответствие, которое имеет место между истинным суждением и миром, является «абсолютно и чисто конвенциональным… Нет никакой необходимости в том, чтобы слова, используемые для образования истинного утверждения, „отображали“ в каком бы то ни было, пусть даже косвенном, смысле какой-либо аспект ситуации или события» [Austin, 1961, p. 124–125]. Но в чем же тогда состоит идея соответствия?

Нужно сказать, что, подобно Стросону, Остин считает носителем истины не предложения как таковые, а утверждения, понимаемые как конкретные акты, т. е. как акты произнесения определенных слов отдельным человеком со ссылкой на конкретную (у Остина — «историческую») ситуацию или событие. Это связано с тем, что люди могут произносить одно и то же предложение, делая при этом разные — по истинности — утверждения.

Итак, в каком же смысле речевой акт может соответствовать конкретной ситуации? Cогласно Остину, когда мы ведем разговор о мире, наша коммуникация регламентируется двумя множествами конвенций: «дескриптивными» конвенциями, устанавливающими корреляцию между предложениями и типами ситуаций, которые мы обнаруживаем в мире, и «демонстративными» конвенциями, устанавливающими корреляцию между утверждениями и «историческими» ситуациями. Исходя из этого, он дает следующее определение: «утверждение является истинным тогда, когда историческое положение дел, с которым оно коррелируется при помощи демонстративных конвенций (и на которое „указывает“), относится к тому типу ситуаций, с которым скоррелировано при помощи дескриптивных конвенций предложение, используемое для выражения этого утверждения» [Austin, 1961, p. 122]. Когда человек говорит о мире, он использует некоторый набор символов с конвенционально установленными значениями, которые могут быть применены более чем в одной ситуации. Благодаря этим конвенционально установленным значениям символы могут коррелировать с типами ситуаций, состояний и т. п. Однако человеку нужно иметь возможность говорить в каждом конкретном случае не о типе положений дел, а об определенном индивидуальном положении дел. Предложение «Слева от меня находится мужчина в черной шляпе» коррелируется с определенным типом ситуаций благодаря своему значению и может быть использовано в бесконечном числе случаев применительно к конкретным ситуациям этого типа. Только тогда, когда это предложение применяется к ситуации соответствующего ему типа, выражаемое им утверждение является истинным. Именно это обстоятельство, а не структурное сходство, считает Остин, и стоит за идеей соответствия утверждения факту.

Того, кто ожидает от теории истины раскрытия природы или сущности этого понятия, такой ответ может разочаровать, но Остин и не скрывает, что в его представлении «теория истины является серией трюизмов». Но разве может она быть иной, иронически спрашивает он, если мы пытаемся дать простое определение тому, что значит установить истинность столь разных утверждений, как «Белфаст находится к северу от Лондона», «Галактика имеет форму яичницы», «Бетховен был пьяницей», «Веллингтон выиграл сражение при Ватерлоо»? «Будучи высказанными, эти утверждения обладают успешностью в разной степени и в разных аспектах: утверждения соответствуют фактам всегда более или менее свободно, в разных случаях по-разному с учетом разных целей» [Austin, 1961, p. 129–130].

Трактуя соответствие как конвенциональную корреляцию, Остин указывает на важный момент в отношении между миром и языком — оно имеет произвольный характер в том смысле, что, по сути, за каждым языковым выражением стоит соглашение о том, что оно замещает в мире. Когда человек приписывает истинность или ложность некоторому высказыванию или мнению, он, согласно Остину, утверждает, что в каком-то определенном случае конвенции, связанные с данным высказыванием и с предложением, которое его выражает, были соблюдены или не соблюдены. Именно этот аспект теории Остина подвергся основной критике со стороны Стросона, для которого конвенциональность отдельных слов еще не означает, что и весь язык, взятый как некое функциональное и структурное целое, полностью является конвенциональным, ибо нет ничего случайного или произвольного в том, что главные грамматические категории каким-то образом «вычленяют» основные категории вещей, существующих в мире. Кроме того, Стросон указывает, что хотя «мы используем слово „истинный“, когда выполнены семантические условия, описанные Остином; но, используя это слово, мы не констатируем, что они выполнены» [Strawson, 1964, p. 44]. Употребляя слово «истинный», считает Стросон, мы ничего не говорим о конвенциях языка. Высказывание «p истинно» не больше говорит о языке, чем просто «p».

В своей статье «Истина» (1950) Стросон отстаивает так называемую избыточную (redundancy) теорию истины в стиле Ф. Рамсея. Согласно этой теории, сказать «р истинно» значит просто сказать p : в обоих случаях человек утверждает одно и то же. Поэтому присутствие предиката «истинно» в предложении ничего не добавляет к тому, для утверждения чего это предложение используется. Истинность, по мнению Стросона, не является свойством чего бы то ни было, и выражение «является истинным» никогда не функционирует в качестве описания. Но зачем тогда нам нужен этот предикат и как он функционирует? Согласно Стросону, сказать, что p истинно, значит наряду с утверждением p совершить еще некоторое действие, а именно: сообщить о нашем подтверждении, признании или согласии с р.