понимания двумя моделями и считая лишь вторую модель, связанную со способностью распознавания, обеспечивающей полное проявление неявного знания языка. Разве нельзя, допустим, проявить понимание некоторого высказывания посредством выведения из него различных следствий? И разве необходимо, чтобы и понимание неразрешимых предложений состояло в практических способностях распознавания чего-либо? Кроме того, непонятно, как в рамках фрегевской теории силы можно выразить такие аспекты значения, которые привносятся говорящим, употребляющим то или иное языковое выражение с определенным намерением или целью. Таких вопросов возникает множество, поэтому, подобно истинностно-условной семантике Дэвидсона, джастификационистская теория значения Даммита также является пока проектом, только немного более расплывчатым и менее проработанным. Немало серьезных возражений было выдвинуто и против метафизических следствий, вытекающих из этой теории, но о них речь пойдет в следующей главе.
Итак, мы рассмотрели наиболее известные модели соотношения языка и реальности, предложенные крупнейшими аналитическими философами XX столетия. Большинство этих моделей разрабатывались в ходе построения метафизических концепций, основанных на анализе языка, но были и такие, которые создавались с иной целью — продемонстрировать бесперспективность или даже бессмысленность метафизических спекуляций относительно строения и содержания реальности как таковой. Как мы видели, изменение представлений аналитических философов о соотношении языка и реальности главным образом детерминировалось развитием их взглядов на феномен языка, его функции, структуру и место в познавательной и практической деятельности людей, на природу истины и значения. В тех моделях, где язык воспринимался как ключ к онтологии, неизбежно вставал вопрос о том, какой онтологический статус имеет реальность, на которую ссылаются и о которой говорят люди в их повседневной или научной коммуникации. Для одних создателей таких моделей реальность, о которой вообще может идти речь, представляет собой нечто изначально упорядоченное или оформленное, нечто обладающее структурой, совпадающей с концептуальной структурой языка. О том, стоит ли за этим, по сути, феноменальным миром другая «реальность», не затронутая языковыми формами, спрашивать не имеет смысла, поскольку с этой ноуменальной реальностью, если таковая есть, человек не вступает ни в какие когнитивные отношения. Для других аналитических метафизиков вселенная не членится на два мира; человек взаимодействует — и в когнитивном плане тоже — с единственной и независимой от него реальностью. Однако за подобное решение его разработчикам пришлось заплатить немалую цену. В одном случае в силу признания онтологической относительности мы практически оказываемся вообще неспособными сказать, в отношении какого рода сущностей мы являемся реалистами, ибо онтология становится чем-то искусственным — чем-то вроде теории, создаваемой с определенными целями и подверженной изменениям, которые становятся необходимыми, когда опыт поворачивается к нам неожиданной стороной. В другом случае в силу признания концептуального плюрализма взаимодействие человека с окружающим его реальным миром оказывается опосредованным таким множеством описаний, выстраиваемых в соответствии с особыми нормативными принципами, что проследить связи между отдельными элементами языка и структурными компонентами мира уже невозможно, и мы должны смириться с «референциальным нигилизмом». Если воспользоваться с различением, введенным Кантом [116], можно сказать, что одни из рассматриваемых нами аналитических метафизиков отстаивают эмпирический реализм, а другие — трансцендентальный реализм. С одной стороны, это означает, что аналитический реализм не однороден, что он получает разную трактовку у тех философов рассматриваемого нами направления, которые квалифицируют свою позицию как «реализм». С другой стороны, это свидетельствует о том, что обоснование реализма было и остается сложнейшей философской проблемой, по праву имеющей статус «вечного вопроса». Заслуга аналитических философов состоит в том, что они привнесли в решение этой проблемы логическую изощренность, точность и скрупулезность анализа, методологическую строгость и изобретательность, неординарность предложенных подходов. Взяв за отправную точку своих метафизических исследований анализ языка, они вместе с тем углубили наши знания и о самом языке, и о природе значения языковых выражений, и о том, какую роль язык играет в познании и практическом взаимодействии людей с миром.
Часть II. Природа аналитического реализма
Хотя в битве между реалистами и идеалистами на рубеже XIX и XX вв. победа осталась за первыми, в аналитической философии реализм продолжал оставаться в центре философских баталий. Однако с ним произошло несколько важных метаморфоз. Во-первых, реализм вышел далеко за рамки какой-то одной философской темы, будь то проблема универсалий или философия восприятия. На всем протяжении XX в. дискуссии между сторонниками и противниками реализма возникали то в философии восприятия, то в философии науки, то в этике, то в философии сознания. «Многоликость» современного реализма впечатляет и одновременно настораживает. И хотя, взятый в исторической перспективе, он никогда не отличался доктринальным единством, все же его нынешняя неоднородность не может не поражать. Среди его приверженцев можно обнаружить и натуралистов, и физикалистов, и материалистов, и идеалистов, и эмпиристов. Более того, если раньше в противовес реализму выдвигалось какое-либо определенное философское учение (номинализм, идеализм или феноменализм), то сейчас критики реализма предпочитают называть себя просто «антиреалистами», не уточняя своей философской позиции. «Этот „бесцветный“ термин „антиреализм“, — отмечает его создатель Даммит, — уместен в данном случае как свидетельство того, что он обозначает не конкретное философское учение, а отрицание определенного учения» [Dummett, 1991, p. 4]. А поскольку противники современного реализма стоят на самых разных философских позициях, это косвенным образом подтверждает его «плюралистичность».
В свете сказанного неизбежно возникает вопрос: что же такое реализм сегодня? Совокупность разрозненных позиций, объединенных общим названием? Модный термин, частое и некритичное употребление которого совершенно выхолостило его значение? Или нечто большее, нечто такое, что имеет некоторое внутреннее единство, оправдывающее общее название?
Во-вторых, как мы видели в предыдущих главах, в рамках аналитической философии получил развитие новый подход к решению онтологических проблем, воплотивший в себе «лингвистический поворот», произошедший в этой философии. Этот подход предписывает обратиться к анализу языка в поисках ответа на вопрос, какие категории сущностей существуют в мире. Ряд философов, разрабатывавших лингвистический метод в онтологических исследованиях, открыто заявляли о своей приверженности реализму, который мы обозначили как «аналитический».
В чем специфика аналитического реализма? На наш взгляд, чтобы ответить на этот вопрос, следует разобраться со следующим затруднением. Если источником наших общих онтологических представлений является язык, или, говоря точнее, система «язык-мышление», то как возможна в рамках такого подхода реалистическая позиция? Ведь, скажем, реализм (взятый в его противопоставлении идеализму) означает не просто признание существования материальных вещей, но признание их
В обсуждении перечисленных вопросов участвовали многие аналитические философы, но двое из них, на наш взгляд, заслуживают особого внимания. Это Майкл Даммит и Хилари Патнэм. Даммит первым привлек внимание философской аудитории к проблеме специфики современного реализма в серии статей, опубликованных в конце 1950-х — начале 1960-х годов, а его последующие исследования в этой области оказывали большое влияние на осмысление реализма аналитическими философами. В 1991 г. вышла книга Даммита «Логическая основа метафизики», в которой он изложил в развернутом виде свою концепцию о природе реализма, получившую в литературе название «семантический реализм». Эта концепция представляет интерес в нескольких отношениях — и как попытка истолковать современный реализм, и как
