- Держи… не порежься тока. – Тонкая ладонь протянула клинок странных, но не лишенных изящества пропорций.
- Этот точно не порежется. – В темноте не было видно выражения лица собеседника, но насколько я знал Виктора – в такие моменты выглядел он весьма глумливо. Протянул 'Пентагон' хозяйке - и не будем отказывать себе в удовольствии…
Никогда не переставал поражаться, насколько совершенна эта штука. Руку к поясу – а дальше рефлекс, и буквально со скоростью мысли серповидное лезвие сносит молодую иву. Остановил нож, ловя на плоской стороне лезвия отблеск костра; по бедру хлопнули пластиковые ножны на шнурке и свободно повисли. Пламя костра озарило восхищенное лицо девочки – серые глаза, чуть волнистые светлые волосы, правильные черты еще чуть детского лица.
- Браво! Знаменитый «Кондрат» - всегда приятно посмотреть. – Виктор шутливо зааплодировал. – Хорошо помню другой твой нож, на котором ты начал зарубки ставить.
- Быстро надоело. Да и этот все равно лучше – та финка это просто память. О прошлом.
- А вот кстати да. В последнее время частенько вспоминаю это все. Классные были времена – бедные и дурные, но веселые до крайности. Это так прекрасно, когда есть враги, и есть соратники – а не одни деловые интересы. Хотя тебе не понять, наверное, у тебя всегда были одни интересы.
- Кроме интересов и друзей немало тоже. Как и у тебя, пожалуй. – Коньяк был великолепен, играя десятками совсем тонких вкусов, оттенков и тонов, плохо понимаемых сразу. Мир вокруг менялся вслед игре благородного напитка, и вот уже в сознании появилось приятное ощущение, что в мире ничего больше нет – только озеро, ночь, да пара напротив меня.
- И то правда. Ну что, давай за тех, кто не выжили, и за тех, кто остался. – Виктор пружинисто встал. – Похулиганим?
- Зиг хайль! – пронеслось над озером, и эхом отразилось от скал. Следом ударил по ушам выстрел – выпив и вскинув правую руку, Виктор выстрелил в темноту из угловатого пистолета, в котором внимательный взгляд сразу узнал бы словацкий Т-12, и протянул мне бутылку. Я выпил, и отсалютовал ножом.
- Сколько шума… - Девочка грациозно потянулась. – Пошли-ка лучше кого-нибудь ебнем вместо этого, все больше толку.
- Она серьезно?
- Более чем. – Виктор мерзко ухмыльнулся. – Ты когда-нибудь видел, чтобы девочка в одного сработала «шнурки» - от и до? Ты мое солнышко… - Виктор поцеловал белые локоны.
- Чтобы один на один если честно, то нет. Даже та, что с А. работала, только с коллективом что-то делала.
- Вот и я не видел… до недавнего времени. Странно так – она моложе нас на целую жизнь, а порой как в зеркало смотрю. И знаешь что думаю? Что все это было не напрасно, и у нас есть будущее. Нация это мы.
- «Ты молод и силен, за окружающих в ответе, белые крылья венчают твой силуэт на рассвете?». Но посмотри вокруг – горят костры, и у каждого – люди. Практически все из них никогда никого не убивали и не убьют. Им это не надо, там каждый второй даже по морде получить боится.
- Это все равно. Пока будут такие как мы – не они сами, так их дети в нужное время сделают то, что должны. То, что они терпилы, тоже неплохо, поскольку такие нужны и тебе, и мне. Важно то, что пока они боятся всемогущих диаспор и сочиняют мифы про любого непобедимого врага для оправдания своей слабости – всегда сохраняется другой путь, и те, кто его придерживаются. Что для одних «беспредел», для других «свобода».
- Чего-то тебя, брат, на философию потянуло.
- А для чего же еще пить? – Виктор патетически поднял остатки коньяка. Я поймал его взгляд, и понял, что собеседник был практически трезв.
- Надоел. Пошли ебаться! – Спутница Виктора прервала философскую беседу и решительно направилась к палатке.
- Вот, так всегда. Ты-то сам как?
- Иди уже! А то смотри – с терпилой перепутают. Я бы на твоем месте так не рисковал.
- И то верно. Доброй ночи. Рад был увидеть. Если что не теряйся.
***
К тому моменту я был знаком с Виктором уже весьма давно, но все равно не знал, как иной раз к такому относиться. С одной стороны, мир ночной охоты всегда был мне понятен и близок – и частенько глядя на человека, я представлял, как ляжет первый разрез. А с другой… никто не знал, насколько глубока кроличья нора. Об этом мог бы многое рассказать «Первый», да только вряд ли и он бы захотел рассказывать, и кто-либо пожелал это слушать.
Ночь была прекрасна. Когда затихли разговоры, совершенно по-другому стали слышны ночные звуки – плеск воды, хлопки парусов, шелест листвы и множество лесных шорохов. Городские жители привыкли восторгаться гармонией природы и леса, однако именно там идет непрерывная борьба за выживание – когда каждый стремится выжить сам и продолжить род, убив ради пропитания более слабого. Иные убивают и для развлечения – как столь милые сердцу Виктора кошки, для которых это просто игра.
Достойны ли жалости те, кто проиграли войну за выживание? С моей точки зрения нет. Мы не жалеем и не замечаем тысячи и миллионы смертей дичи, добытой хищниками, или животных, не нашедших пищи и умерших от голода и холода – так устроена жизнь.
Зайчики и мышки хотя бы симпатичные, и осознанно не делают ничего плохого. Чего нельзя сказать о разной дряни, которая виновата если не своей мерзостью, так своей слабостью.
Сколько бы не говорили о морали, добре, цивилизации – а мир не меняется, и по-прежнему решают право силы, страх и классическое «горе побежденным». Тех, кто убивает за идею и какое-то благо и концевую мразь, убивающую старушек за пенсию отличает не то, что они делают – потому что делают они по большому счету одно и то же. Отличие лишь в воле, и в том на что она направлена. По этой причине я воздержусь от обобщений – как оценивать личности наших героев скопом. Пусть читатель делает это самостоятельно. Когда я начинал писать эту книгу, я рассчитывал встретиться с абсолютным большинством негативных оценок, однако вышло по-другому. Видимо, причина этого в том, что люди совершенно не боятся убивать – и не боятся самих убийств и историй об этом. Каждый второй художественный фильм на большом экране льет крови гораздо больше, чем найдется в этой книге. Никто этому не ужасается – наоборот, это нравится и востребовано людьми.
Однако, столкнувшись в реальности с подобным, все то же большинство испытывает страх. Со временем я начал искренне считать, что это – не страх причинить смерть и сделать кому-то больно. Боятся люди принять это решение и взять на себя какую-то ответственность – а если так выйдет, что убивать и мучить будет можно, выгодно и безнаказанно – все то же большинство сделает это с радостью и с удовольствием.
А сама по себе сильная воля очень нравится людям. Даже если это воля преступника и убийцы.
