царя. А случилось это во время женитьбы царя на юной красавице Наталье Нарышкиной. По придворному чину Морозовой надо было на свадьбе «титлу царскую говорить». Но боярыня даже не явилась на торжество.
— Тяжко ей будет тягаться со мной. Одному из нас придется уступить…
Что-то вроде этого сказал царь, когда услышал об ее отказе. Алексей Михайлович с годами становился болезнен, рыхл и злобен. Придворные и духовенство стали осаждать Морозову и требовать, чтобы она перестала противиться царю. «За учение Аввакума проклятого умереть хочешь», — говорил ее дядя Михаил Ртищев.
Почуяв беду, старица Меланья и монашки, наполнявшие дом Морозовой, скрылись. Только Евдокия Урусова и жена стрелецкого полковника Мария Данилова навещали опальную боярыню. Ночью 14 ноября 1671 года к ней в дом пришел чудовский архимандрит Иоаким. Он приказал своим подручным держать Морозову и Урусову под домашним арестом и наложить на них кандалы. Вскоре была арестована и Данилова.
Трех женщин допрашивали и уговаривали, заточали в монастырь и снова привозили. в Москву.
Их пытали на Ямском дворе. Их вздергивали на дыбу, бросали полунагими в снег, били плетьми. И все- таки, проезжая на дровнях по улицам Москвы, Морозова поднимала кверху окованную гремучей цепью руку с двумя вытянутыми перстами. Народ московский волновался и жалел бедную женщину.
Вдобавок Морозову постигло большое горе. Разлученный с матерью, ее единственный сын Иван разболелся с тоски. Царь прислал к своему юному стольнику лекаря, но, как писал автор жития Морозовой, «они его так улечили, что в малых днях к гробу предаша».
В 1674 году патриархом стал суровый и ревностный вояка Иоаким, когда-то сказавший царю, что для него свято лишь слово начальников.
«Ревя как медведь», он просил царя разрешить ему сжечь мятежницу. На Болоте уже готовили костер, но воспротивились бояре…
В России было всего шестнадцать родов, представители которых занимали боярские должности, минуя меньшие чины, — Воротынские, Черкасские, Трубецкие, Голицыны, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Хованские, Шереметевы, Морозовы и Урусовы. И они отказались предать сожжению двух знатных женщин.
После трех дней пыток Морозову отвезли в Новодевичий монастырь. За нее вступилась сестра царя Ирина Михайловна, которая в свое время послала Аввакуму ризы в Тобольск.
— Почто, братец, некрасиво поступаешь и вдову бедную помыкаешь с места на место? Нехорошо, братец! Достойно было бы помнить заслуги Бориса и Глеба.
Но царь отказывался вспоминать заслуги Морозовых. Начав преследовать подругу покойной жены, он уже не мог остановиться и приказал отправить всех трех женщин в Боровск, где некогда сидел и Аввакум.
В Боровске Морозова, Урусова и Данилова на первых порах жили сносно. Морозова получала письма от Аввакума. Евдокия Урусова писала сыну Васеньке и дочерям.
«Да молю у тебя, любезный мой Васенка, будь ты ласков к сестрам и утешай их и слушай во всем их, что они станут тебе говорить, и ты слушай во всем их, любезной мой, и не печаль их…»
Юный Урусов уже был царским стольником и вел развеселую жизнь. Отца его, царского кравчего князя Петра Семеновича Урусова, власти решили развести с Евдокией и женить на молодой женщине. Княгиня страдала и оплакивала в письмах своих осиротевших дочерей.
«…Носила вас, светов своих, во утробе своей и радовалась и родила вас, светов своих, забыла болезнь свою материнскую, возрадовалася вашему рождению, глаза мои грешные на вас не нагляделися и сердце мое вами не нарадовалось…»
Патриарх Иоаким был безжалостен. Он прислал в Боровск дьяка Кузмищева, который приказал вырыть в земле глубокую яму и посадить туда узниц. В яме было холодно, сыро и темно. Женщинам не давали воды для умывания, не давали сорочек на смену. Они лежали в грязи, покрытые сплошь насекомыми. Иногда им бросали в яму несколько сухариков и подолгу не давали пить.
Первой умерла на руках у сестры Евдокия Урусова.
Через несколько недель умирающая от голода Феодосья Морозова попросила стражника:
— Помилуй меня, дай калачика.
— Ни, госпожа, — сказал стрелец, — боюся.
— Сухарика…
— Не смею.
Последняя ее просьба была вымыть сорочку, чтобы достойно встретить смерть. Плача сам, стражник постирал сорочку в реке.
А еще через несколько недель умерла и Мария Данилова.
ГЛАВА 14
«Бесчеловечен человек».
Есть у Аввакума такое словосочетание. Вынутое из фразы, оно звучит страшно. От него веет жестокостью, безжалостностью массовых казней. Не был кроток и сам Аввакум. «Дайте только срок, собаки, — грозил он своим врагам, — не уйдете у меня… Яко будете у меня в руках: выдавлю из вас сок- от!»
Гневлив и несдержан бывал протопоп. Но как он умел утешить и поднять человека в трудную минуту! И голос, наверно, у него становился другой, тихий и ласковый. «Язык мой короток, не досяжет вашей доброты и красоты; ум мой не обымет подвига вашего и страдания. Подумаю да лишь руками взмахну!» — писал он Морозовой и ее сестре,
«Свет моя! Еще ли ты дышишь? Друг мой сердечной! Еще ли дышишь, или сожгли, или удавили тебя?»
В страшных условиях жили и сами пустозерские узники. Холодные каморки их заливала вода, прела одежда, по всему телу рассыпались гнойные язвы. И все-таки Аввакум находил в себе силы иронизировать: «Покой большой у меня и у старца (Епифания. —
Больные, а трое с отрубленными языками и с покалеченными руками, они не сдавались, выползали из своих нор, разговаривали и спорили, а возвращаясь к себе, думали и при неверном свете лучины, положив на колено дощечку с бумагой, писали, писали, писали…
Разные люди были эти знаменитые пустозерские узники.
Вот Лазарь-гуляка, которому тесна бывала тобольская улица, когда он возвращался в подпитии. Он как и прежде подшучивал над всеми и удивительно выучился артикулировать обрубленным языком. Аввакум диву давался.
— Щупай, протопоп, — сказал ему Лазарь. — Забей руку в горло, не откушу!
— Чево щупать? На улице язык бросили.
— Собаки они, вражьи дети! Пускай мои едят языки, — ругнулся Лазарь и показал тупой обрубок.
Его жена Домница, жившая в Пустозерске в своем дворе, верно, уж не забывала тяги муженька к спиртному и, подкупая стражу, снабжала его белым вином.
Федор был человек иного склада. Педантичный и очень трудолюбивый. В Пустозерске он написал несколько книг, из которых лучшим сочинением было «Послание к сыну Максиму». С Аввакумом они не ладили. Едва ли не сразу же возник у них догматический спор о сущности троицы. В этом споре Федор был более логичен, а Аввакум горяч и смел в своих доводах. Протопоп писал Морозовой, Урусовой и Даниловой: «Молодой щененок, Федор дьякон, сын духовной мне, учал блудить над старыми книгами… Буди он проклят, враг божий».
Большой знаток христианской догматики, Федор отстаивал принцип нераздельности «святой троицы», что соответствовало взглядам как дониконовской, так и никоновской церкви. Аввакум, которого
