Алекс Тарн
Эль-Таалена
Часть 1
Прежде чем разлепить веки, Брандт на пробу подвигал глазными яблоками. Яблоки с предупреждающим скрипом перекатывались в брандтовых глазницах, как в облепленных песком корзинах.
«Черт, — подумал Брандт. — Опять чем-то отравили, садисты. Нет чтоб убить сразу. Ну ничего, я уж как-нибудь сам…»
Не открывая глаз, он пошарил рукой сбоку, где должен был лежать девятимиллиметровый Беретта Кагуар с полной обоймой. Пятнадцать патронов. Должно хватить, чтобы застрелиться.
Однако вместо рифленой рукоятки орехового дерева под ладонь попалось что-то мягкое, не похожее на пистолет. Что такое? Все так же вслепую Брандт озадаченно ощупывал незнакомый предмет. Его гладкая округлость завершалась твердым окончанием, тоже в какой-то степени рифленым, но явно не оружейного типа. Гм… что же это?
Пространство сбоку хихикнуло и сказало женским блондинистым голосом:
«Дэвид! Прекрати меня щупать, хулиган! Взялся за грудь, ну говори что-нибудь!»
«Черт! — снова подумал Брандт. — Еще и подсунули кого-то. Как ее звать-то? И что с ней делать? Поговорить или задушить сразу?»
«Поговори со мною, пупсик, — капризно пропели сбоку, словно подслушав его сомнения. — Грубый секс без разговоров — как поносы без запоров…»
«Господи! — ужаснулся Брандт. — Она еще и поэтесса!»
Он напрягся, попытался вспомнить какую-нибудь молитву, но не смог, и застонав от безысходности бытия, приоткрыл левый, противоположный женскому голосу, глаз. К плохому желательно привыкать не одним махом, а постепенно.
Перед глазом расстилалась темнокоричневая равнина ковра с возвышающимися над ней горными хребтами, на скорую руку сооруженными из мятых брюк и скомканной рубашки. Двумя черными неприступными утесами стояли башмаки. На одном из них кокетливой снежной шапкой висели женские трусики. Между утесами, как и положено, текла река, представленная шелковым, в искру, галстуком. Позмеившись по равнине, галстук заканчивался петлей, и это снова навело Брандта на нехорошие мысли. Он вздохнул и оцарапав взгляд об острый пик каблука-шпильки, с неимоверным усилием передвинул его дальше, к мутному свету лондонского утра, неохотно сочившемуся в щель между портьерами.
«Мму-у-у! — промычал он с отвращением. — Лондон! Мму-у-у!»
За спиной его раздался легкий музыкальный смех, каким всегда смеются блондинки в голливудских фильмах:
«Правильно, пупсик! Вот она, знаменитая дедуктивная логика Дэвида Брандта! Где нажрался ты вчера, там ты будешь и с утра!»
Эх, пристрелить бы сучку… куда ж пистолет-то завалился? Брандт в отчаянии зашарил под подушкой.
«Утю-тю… Это чего ж мы потеряли? — насмешливо продолжала невидимая блондинка. — Зубную щетку? Или яйцемешалку?»
Брандт почувствовал, как холодный ствол Беретты деликатно, но многозначительно тычется в его беззащитную мошонку.
«Отстань, — сказал он сипло и прокашлялся. — И без тебя на душе щекотно. Ты кто?»
Блондинка возмущенно присвистнула и нажала пистолетом сильнее:
«Ну вот! Как трахаться, так „Милочка, лапочка“… а как зенки продрамши, так „ты кто“? Вы видали наглеца? Щас оставлю без яйца!»
Брандт вздохнул.
«Слушай, ты меня лучше убей, но стихами не надо. Я, подруга, не раз пытки терпел, но чтобы так изощренно…»
«Ладно, живи…»
Он почувствовал, что пистолет отодвинулся. Затем по движению матраца Брандт понял, что «поэтесса» поднялась с кровати. Сжав волю в кулак, он обернулся — как раз, чтобы успеть увидеть спину направляющейся в ванную девушки. К удивлению Брандта, «блондинка» оказалась брюнеткой. Высокой, гибкой, голливудской, с развитым плечевым поясом, совершенно такой, как он себе представлял по голосу, но — брюнеткой. Брандт устало покачал головой — теряю квалификацию… хотя, может, крашеная? Нет, не похоже… зачем блондинке краситься? Нелогично. Тренированный мозг особого агента привычно отметил основные детали — вверху девяносто пять, в талии — шестьдесят, внизу — девяносто два… ээ-э… с половиной. Почти стандарт. Три родинки на правой ягодице… и одна под левой грудью, — мысленно добавил он, мгновенно проанализировав мелькнувшее в зеркале ванной отражение. Отражение, заметив его взгляд, высунуло язык, погрозило кулаком и с треском захлопнуло дверь.
Брандт сел на кровати, пытаясь восстановить в памяти события последних суток. Сначала все шло хорошо — он помнил каждую деталь, начиная с раннего утра в замаскированном под бунгало бункере на берегу небольшого карибского островка. Две замечательные мулатки… но они относились, скорее к предыдущей ночи, а не к утру. К утру относилась чудесная перестрелка с людьми местного наркобарона, обычная для него дуэль — один он против одной армии, все по-честному. Потом, покоцав кого надо, он вернулся попрощаться с мулатками, но к сожалению, не успел — на площадке перед бунгало уже переминался с колеса на колесо скоростной геликоптер, перемешивая своими неуклюжими лопастями влажный тропический воздух. Для настоящих удовольствий никогда не остается времени… Потом был быстрый прыжок во Флориду и последующий перелет из Майами в Лондон, потом снова вертолет, прямо из Хитроу… Это ж сколько тогда получается? Уже хорошо после полудня, пять ноль три, не меньше.
Прищурив левый глаз, Брандт повнимательнее заглянул в свою фотографическую память, и та, потрепыхавшись, выдала достаточно четкий, хотя и несколько размытый по краям из-за нынешнего похмельного состояния, снимок кабинета лорда Мойна на минус восьмом подземном этаже Тауэр-бридж. Большие напольные часы в углу комнаты показывали пять ноль восемь. Брандт удовлетворенно вздохнул. Пять ноль два, ошибся всего-ничего. Часы лорда Мойна всегда спешили ровно на шесть минут. Это давало вредному старикану возможность распекать подчиненных за опоздание и таким образом сразу обеспечивать себе инициативу в разговоре. А о чем, кстати, был разговор?
Ну конечно, новое задание. Репеи. Брандт прикрыл глаза, и скрипучий старческий голос лорда Мойна одноногой шарманкой зазвучал у него в голове.
«Езжайте к репеям, Дэвид. По нашим данным, они опять замышляют какую-то каверзу. Выясните, что к чему.»
Лорд задрал острый подбородок и указал им на серую канцелярскую папку. Репеями старик называл евреев. Его неприязнь к ним была наследственной. А поскольку представители рода Мойнов с полным основанием гордились своей исключительной древностью, то исходные причины этой неприязни терялись в глубине истории. Скорее всего, евреи всегда раздражали благородных лордов своей странностью и замкнутостью, в то время как право на оба этих качества испокон веков принадлежало исключительно английским джентльменам. Вдобавок, евреи совершенно не понимали традиционного британского юмора, часто выражавшегося в сшибании в грязь их дурацких ермолок — с плеч вместе с головами.
Так или иначе, многие поколения семьи Мойн посвятили свои усилия искоренению проклятого народца с зеленых холмов старой доброй Англии. Временами они даже праздновали успех, но увы — цепкие репеи неизменно заводились снова. Повидимому, они раздражали всех и везде, куда бы их черт ни закидал. А поскольку земное пространство грешило ужасной ограниченностью, то в своих скитаниях евреи неизбежно возвращались на прежние пепелища, хотя и успевшие уже основательно подзарасти свежей
