Лишь только, бывало, пестравка -- то есть корова -- математика выкажет белобрысое рыло свое из ворот на улицу, в намерении пойти прогуляться немного на бульвар, как лягавый пес музыканта бросался на нее, очертя голову, захлестывая сам себе глаза огромными ушами своими, и подымал такой отчаянный лай, что музыкант и математик снова сталкивались у окон своих,-- и как второй никогда не упускал случая, чтобы пожелать первому высохнуть в квинту и с собакой его, то этот также не оставался в долгу, посулив тому подавиться углом и с коровой.
Причина такой глубокой вражды двух доблестных мужей крылась по всей вероятности в различии их нравов, о чем мы уже достаточно рассуждали по поводу объяснения свойственного каждому из них способа дразнить собак. Филипп Иваныч кричал уже много лет по всему Козогорью, что Кондратий Семеныч преестественный подлец и всегда обносил его, Филиппа Иваныча, в глазах начальства, надеясь тем выслужиться, хотя это ему и не удалось, прибавлял всегда к этому Филипп Иваныч, и он, как человек крайне буйный во время пьянства, вынужден был оставить службу еще наперед меня; Кондратий Семеныч, напротив, рассказывал под шумок или по крайней мере насупив с высокостепенностью брови свои и поджимая губы, что Филипп Иваныч всегда бывал негодяем, небрег службою, занимался богопротивным скоморошничеством, нетерпимым даже и начальством, не смыслил ни аза в глаза, хотя и преподавал с неизъяснимым бесстыдством не только древнюю историю, но даже и математику, о которой ему лично свойственны до того преограниченнейшие способы понятий, что он предполагает возможность подавиться математическим углом, то есть отвлеченным, вещественным понятием. К тому же, присовокуплял Кондратий Семеныч, этот прежалчайший невежда, как всякому известно, ведет самую наипредосудительнейшую жизнь и когда пьет, то располагается навзничь, обретаясь в беспамятстве.
По Козогорью проворила, по части обстоятельных дел, как называл их математик, то есть по устроению супружеского благополучия, одна почтенная вдова, унтерша Кузминична; а в каком-то углу Козогорья нашелся лежалый товар, который понадобилось спустить с рук. Послали за Кузминичной и поставили ей чашку чаю. Она, как водится, сперва много жаловалась на тяжелые времена, удручающие женихов и отбивающие у них охоту жениться; потом посредством нескольких полутонов сделала приличный переход к тому, каких дрянных женихов высватывают нынче другие старательницы, с подведением разительных примеров; от этого уже ей легко было перейти к причине таких дурных выборов, то есть к неуменью, незнанью дела и плохому старанью свах, прибавить, что, конечно, все на свете можно, только постараться надо, не пожалев хлопот и башмаков, которые стали нынче очень дороги, и наконец повершить дело таинственным уверением, что у нее даже есть на примете женихи и такие и сякие,-- словом, всех сортов, будто она держала их во всякое время в запасе целый подбор. Чай выпит, полтина на башмаки получена, необходимые сведения о приданом и других условиях забраны, и старательница отправилась домой.
Подумав немного, сваха под вечер отправилась к Кондратию Семенычу и, пошептавшись с постоялкой его, передала ей гостинца для ребят и просила удостоиться благосклонного лицезрения хозяина. Сваха эта никогда не ходила в дома иначе, как с заднего крыльца; поэтому она и тут наперед задобрила постоялку его.
– - Что, матушка Анна Кузминична, скажете?-- спросил, охорашиваясь, старый холостяк, предвидя уже, о чем пойдет речь.
– - Проведать пришла, батюшка, больше ничего, только проведать. Каково-то вы ноченьку почивать изволили?
– - Слава богу; смущают меня, правда, умозаключительные выводы пречистейшей и преотвлеченнейшей науки, но наивящше преогорчает наипреосудительнейшее поведение, из числа поступков одного ненавистнейшего, богопротивнейшего человека; математика же не преогорчает, но преободряет и процветает.
– - Вот точно,-- продолжала Кузминична по заготовленному ладу, не поняв вовсе, что тот сказал, да и не заботясь об этом,-- ведь это все я знаю отчего: одному-то вот и скучно и нелюбо, и ночи не спится и дома не сидится; один -- что такое? один и в поле не воин, одному и у каши не споро! а вот бы молодую хозяйку в дом, да хорошую, такую то есть, чтобы самую хорошую, кровь с молоком, да еще с
Кондратий Семеныч прошелся по комнате, заложив руки за спину, потом стал против Кузминичны, вытянулся во весь рост, провел ладонью снизу вверх по бороде и сказал: 'Соотносительность летоисчисления не утрачена еще; душа преобладает и бодрствует. А что думаете, Анна Кузминична, это дело пресбыточное!'
– - Как, батюшка, несбыточное -- только меня держись, меня, горемычной, не покидай, без меня беда будет; сами знаете, ныне ведь все на одних обманах проживают, говорят: живут же люди неправдой, так и нам не лопнуть стать; а у меня не так, батюшка, у меня всё по правде. Не заносись только, батюшка мой родимый, а невеста будет преотличная, то есть отобьем у всякого; известно, ведь уж и вы, ни слова, что прехороший жених,-- а всё с изъянцем, уж насупротив того, что человек бы молодой и видный, например, непьющий и с хорошим достатком… да нужды нет, уж ты только на меня отдайся; я такое разодолжение тебе найду, что пальчики оближешь!
– - А например?-- спросил математик, улыбнувшись самым старательным образом.
– - И приветлива, и ухитлива,-- пустилась причитывать Кузминична,-- и козырная кралечка собой, тише воды, ниже травы, а в люди повести куда угодно не стыдно; и благостынька есть: свой сундук, по шести штук белья, все полотняное, четыре платья, два платка, третий вязаный -- своей работы… а уж рукодельница какая! Салоп хороших подлисков,-- я все правду говорю, без обману, как есть,-- мантон летний, серьги -- одни свои, другие ваши будут -- посудка на обзаведеньице, гребенка получерепаховая…
– - Да говорите предварительным способом,-- перебил ее нетерпеливый жених: -- из чьих?
– - А нельзя сказать этого никак, много захотел; этак не долго девку ославить, а там хоть вызолоти, куда с нею? Ну, сам посуди, после тебя-то кто ее возьмет? Нет, уж ты коли веришь, так верь; я говорю прямо, без обману; а ручки-то какие, а ножки-то… так вот ходит, из милости только что травки-муравки дотыкается… то есть пава павой, лебедь лебедем!
– - Ну, так что же, на смотринах пообстоятельствуем, что ли?
– - Какие тебе, отец мой, смотрины! не такой дом; надо ведь разбирать людей, вот ведь и я бы к тебе не пришла теперь, кабы не знала в тебе добродетели; пожалуй, охотников-то ведь много, только им свистни, да я знаю сама, что человек, что одно название человека, а ты мне отдайся, так небось, отобьем всех; уж тут смотрено все без тебя, я спроста не пришла бы к тебе; а по рукам, так по рукам; тогда скажу на ушко, как и чествовать, и пойдем на обрученье? А уж как благодарить будешь… то есть что твоя малина!
Кондратий Семеныч прошелся по комнате, вспомнил, как ему музыкант будет завидовать в счастии, и согласился. Сваха назначила рукобитье на третий день; долго еще рассыпалась в причитаньи, выпросила сахарцу и полтину на башмаки и обещала наведываться до послезавтра почаще, чтобы жених не скучал.
Прямым трактом от Кондратия Семеныча Кузминична отправилась в дом родителей невесты и после предварительного широковещательного хвастовства о своем уменье удивила их известием, что дело уже на мази, что смотрин, пожалуй, и не будет, а послезавтра, коли угодно, рукобитье.
Между тем рядом с этим происшествием и рука об руку с ним шло другое, впрочем довольно подобное ему. Дело в том, что на Козогорье выискивалась в недавнем времени какая-то вдова Терентьевна, неизвестного происхождения, которая осмеливалась уже не раз делать попытки, чтобы отбить у Кузминичны хлеб. По первым бойким приемам видно было, что она может сделаться опасной соперницей для Кузминичны, за которую было впрочем и старшинство по промыслу, и знание дела, и обычай, и самое доверие общества. Поэтому Кузминична, обещавшись при первой встрече наплевать ей в глаза, ходила уже к городничему с жалобой на нее, стараясь всеми силами своего красноречия убедить его в том, что Терентьевне таким делом заниматься стыдно и что ее надобно пристыдить при всех добрых людях, для чего собственно она, Кузминична, и положила на мере наплевать ей в глаза.
Итак, эта Терентьевна, промышлявшая, как Кузминична говорила, самодурью, пронюхала как-то, что соперница ее была в таком-то доме и тотчас же смекнула зачем. В надежде насолить ей и отбить работу, Терентьевна, не долго думав и не зная, кого та сватала, сама накинула глазом на плешивых приятелей наших, математика и музыканта: но как первый ей показался спесивым и недоступным, да и работница
